Масудзи Ибусэ - Чёрный дождь

Я должен был подробно доложить директору об обстановке, поэтому попросил Тасиро проводить меня до конторы компании по распределению угля. Тасиро работал главным инженером консервной фабрики в Удзина, хорошо разбирался во всех вопросах, связанных со снабжением, и, ко всему прочему, был близко знаком с директором этой компании.

— Я крайне удивлен,— говорил Тасиро,— что такая важная для всех нас компания, как компания по распределению угля, до сих пор не сообщает, куда она эвакуировалась. По-видимому, для этого имеются веские причины.

Подойдя ближе к развалинам здания, где помещалась компания, мы увидели многочисленные послания, начертанные обуглившимися кусками дерева на уцелевшей части железобетонной стены. Одни были нацарапаны кое-как, другие — аккуратно выведены каллиграфическим почерком. Я стал читать их все подряд. «Господин Фудзино, сообщите, пожалуйста, ваш адрес металлургическому заводу в Миккаити». «Прошу написать здесь, на стене, ваш временный адрес. Накабаяси. Компания Санкё». «Господин Хонда, все ли у вас в порядке? Сообщите ваш новый адрес. Предприятия Цуцуки. Кайтайти». «Господин Мурано, оставьте здесь ваш адрес. Утияма. Кои». Под каждым посланием стояла дата.

— Как видите, Тасиро, здесь нет ни одного ответа представителей компании, а ведь некоторые надписи сделаны три дня тому назад.

— Значит, случилось самое страшное,— сказал Тасиро.

— Самое страшное?

— Да, все сотрудники компании, до одного, погибли...

В семье Тасиро только он и остался в живых. Его вторую жену и маленькую дочь завалило во время взрыва. В его годы, сказал Тасиро, у него нет ни сил, ни энергии раскапывать развалины.

— Тут ничего не поделаешь,— пробормотал он,— пусть уж остаются там, где есть. В конце концов, теперь это лишь неживая материя.

— А как же вы поставите памятник?

— Кажется, у родителей жены сохранились фотографии ее и дочери. Эти фотографии я и опущу в могилу. Не знаю только, что делать, если кто-нибудь из родственников жены пожелает раскопать их останки... Не скажу же я им: не стоит рыться, теперь ведь это лишь неживая материя.

В первый миг меня неприятно удивил такой цинизм, и я почувствовал к Тасиро неприязнь. Но по зрелом размышлении я понял: Тасиро уже старик, а жена его была молода и красива собой, дочь — премилая девочка — собиралась поступить в школу; если бы Тасиро увидел их обгорелые, обезображенные тела, что сталось бы с теми образами, которые сохранялись у него в памяти! Скорей всего именно поэтому он и не хотел, боялся отыскать их останки. Без сомнения, он, как и я, достаточно нагляделся за эти несколько дней на сожженных, раздавленных людей.

— Почему бы вам не попросить кого-нибудь другого помочь вам? — спросил я.

Тасиро молчал.

— Так вот, по доводу угля,— сказал он спустя некоторое время,— не попытать ли нам счастья на вещевом складе? Другого выхода у нас нет. Пойдемте туда. Кстати, там не так много убитых и воздух посвежее.

И Тасиро с поразительной решительностью зашагал в сторону склада.

У ворот склада, о чем-то беседуя, стояли несколько сторожей. В обычное время здесь бывало очень оживленно, без конца приходили и уходили посетители. Теперь только сторожа. Нас с Тасиро провели к лейтенанту Сасатакэ. В ответ на нашу просьбу он заявил, что запасы угля в Удзина неприкосновенны, на этот счет имеется строгое указание. На все остальные вопросы лейтенант отвечал уклончиво, и мы ушли, так ничего и не добившись.

Выйдя за ворота, я взглянул на хорошо знакомый мне пруд. Все лотосы, которые там росли, имели жалкий, растерзанный вид: одни повалились к югу, другие походили на сломанные зонтики — ни одного целого.

До того как я поступил на нынешнюю работу, мне пришлось в течение семи лет служить на армейском продовольственном складе. Я снимал тогда комнату в районе Асахи-тё у полицейского по имени Навамото и каждое утро, прихватив с собой завтрак, отправлялся пешком на работу — всегда одной дорогой: мимо обширных рисовых полей и заросшего лотосами пруда. Каждое утро по пути на службу я видел стаи ворон, сидевших на межах, разделявших влажные от утренней росы рисовые поля. Иссиня-черные крылья чудесно сочетались с зеленью рисовых полей. Они хорошо сочетались по цвету и с начинавшими рыжеть метелками поспевающего риса. Настоящее пиршество для глаз!

Ранним утром, когда город только еще просыпался, эта картина заставляла сердце учащенно биться от радости. Но в тот день даже в пруду лежали мертвые тела. На берегу, в траве, я заметил белого голубя. Я подкрался и схватил его обеими руками. У голубя был поврежден правый глаз и слегка обгорели перья на правом крыле. «Хорошо бы зажарить его с соей и съесть»,— подумал я, но тут же отогнал эту мысль и подбросил голубя вверх. Он захлопал крыльями и полетел, задевая за листья лотоса. Голубь забирал все больше и больше влево, а потом, должно быть обессилев, упал в пруд.