Виктор Светиков - Вершины

— А почему точное направление указал — на север? — качал головой Андрей Борисов.

— Просто указал, где дом родной...

Такой вот случай произошел с прапорщиком Видлогой. И когда он поддержал заместителя командира по политчасти, ни у кого, даже у самых ярых оптимистов, сомнения не оставалось: расслабляться нельзя. Боевая подготовка — тот путь достижения знаний, на котором, чтобы стать победителем, надо никогда не сбавлять темпа.

Умел старший лейтенант Борисов убеждать людей. От него им передавался какой-то особый настрой, словно от тела, обладающего большой мощности биополем. Черножуков помнил, как Андрей выступал перед аксакалами из племени нурзай. Старцы, убеленные сединой, внимательно слушали советского офицера, рассказывавшего о революции, мире, земле и новых декретах афганского правительства. Переводчик начал было переводить, но один из старейших, улыбаясь беззубым ртом, остановил его на минуту и бросил какую-то фразу, отчего другие аксакалы сдержанно засмеялись.

— Что он сказал? — спросил Черножуков.

— Зачем, говорит, речь портишь, — смутился переводчик.

У Андрея все в жизни получалось внешне легко и красиво. Когда складывалась такая обстановка, что кто-то из офицеров роты должен был брать ношу потяжелее: прорывать с боем душманские заслоны или наоборот — прикрывать отход подразделения, он всегда, заранее отвергая возможные возражения, произносил излюбленную фразу: «Это мое дело, комиссарское».

Все его уважали и все хотели говорить с ним о чем угодно. И Борисов в любое время суток, в каком бы настроении ни был, с желанием беседовал с людьми, с искренним участием. Черножуков даже как-то пошутил: мол, не устаешь от разговоров-то? Язык притупится.

— Острый язык — это единственное режущее оружие, которое становится острей от постоянного употребления, — улыбнулся в ответ политработник.

Внимательностью завоевал Андрей сердца сослуживцев в очень короткое время. Бывало, подойдет к солдату, скажет что-нибудь незначительное, а настроение у человека поднимается, как ртутный столбик на солнечной стороне. Подчиненные были его и радостью, и заботой. С ними он вел себя так, как, наверное, со всеми своими друзьями и товарищами. В любой беседующей группе он не чувствовал себя лишним и его никогда не считали лишним, хотя в солдатской среде порой бывает: подошел офицер и все тут же умолкают. С Андреем, напротив, разговор только набирал силу, в который он быстро включался, не меняя общего настроя. Или песню запоет, обязательно какую-нибудь о родной земле, о Родине: «Степь да степь кругом», «Широка страна моя родная», «Там вдали, за рекой»... Невозможно представить себе человека, настоящего патриота своей земли, который при звуках родной песни не ощутил бы в себе огромный прилив любви к Отчизне, не вспомнил бы при этом отчий дом, родителей.

Иногда Черножукову казалось, что Андрей слишком мягок с подчиненными. Может, так оно и было на самом деле. Но за Борисовым шли все дружно, потому что видели: не только на словах политработник мастер шагать впереди. А если человек может заставить себя пойти на верную смерть, значит, он сильнее страха, значит, и мне, думал каждый из воинов, труса праздновать негоже. Очень это важно. Потому что в бою так: струсил — пропал. Даже если жив останешься, все одно пропал. Какая же это жизнь, коль чести у тебя нет?

Александр относился к Борисову как к брату. Ему в заместителе по политчасти нравилась чистосердечность, с которой тот обычно рассказывал о себе, о товарищах, книгах, природе. Не мог не восхищаться Черножуков и его неудержимым жаром и свежестью воображения.

Одной из фантастических причуд Андрея была влюбленность в ночь, в ее особое, пусть и тревожное, очарование. Он часто вспоминал свою юность, ночи, как с товарищами допоздна засиживался у костра и пел. И здесь, в Афганистане, когда в комнату входила «темноликая богиня», Борисов порой зажигал свечу, изливающую тусклое призрачное сияние, и при бледном свете читал. А что-нибудь интересное любил читать вслух. И всегда, казалось Черножукову, ждал, покуда к нему обратятся с такой просьбой. Один из вечеров Александр представил отчетливо, будто происходило это только вчера. Борисов тогда посмотрел на него внимательно, дескать, пора начинать? Он, Черножуков, кивнул головой. Послышались проникновенные строчки: