Виктор Федотов - Закон моря

Он остановился, ничуть не удивившись, провёл ладонью по лицу и, как старым знакомым, сказал:

— А-а, это вы. И охота вам меня опять караулить?

— Нет, товарищ комиссар, мы первый раз...

— Выходит, обознался? — Военком пригляделся к ним. — Не разобрал в темноте. Думал, это вы меня вчера атаковали. Ну, извините, обознался, — другие, значит, были... Что ж, и от вас, вижу, легко не отделаешься. Присядем-ка. — Он опустился на скамейку, закурил, глубоко утопив спичку в ладонях. — Что-то тревога нынче вроде бы малость запаздывает. Фрицы, сволочи, аккуратны.

Ребята не спускали с него глаз.

Военком немного помолчал, куря папиросу, потом неожиданно сказал:

— На фронт, значит, хотите. Ну-ну, это хорошо...

Федька, обмер: «Ух, до чего же здорово сказал военком!» В эту минуту он был для него самым справедливым человеком на свете.

— Ну вот что, друзья мои, — произнёс военком. — На фронт я вас возьму. Обязательно возьму! Но скажите мне честно, что вы умеете делать? Ведь там не только «ура!» надо кричать — вот в чём вопрос. Фронт — это труд. Тяжёлый, изнурительный, опасный труд! Вот ты, например... — Он неожиданно взял Федькину руку повыше локтя. Пощупал мускулы. Федька что есть мочи напружинил их. — То-то и оно... Рано вам браться за эту работу, она не всякому взрослому по плечу. Вот подрастёте, окрепнете — тогда и приходите. Согласны? Ребята обиженно молчали. Военком продолжал:

— Что ты будешь делать на фронте? Оружие знаешь, стрелять метко умеешь?

Федька стушевался:

— Я? Мне уже пятнадцатый. — Он, конечно, год тут же прибавил. — Азбуку Морзе учил в школе, в радиокружок ходил. А вообще я бы в десант...

— Радиокружок — это хорошо. А с парашютом прыгал? Машину водить, военную карту читать, ориентироваться на местности умеешь? Может, ты немецким языком в совершенстве владеешь, а? Вот если бы ты всё это умел и знал, — неожиданно заключил военком с едва уловимой хитринкой, — хоть завтра отправил бы тебя на задание... И на возраст не поглядел бы... А ты чего притих? — обратился военком к Витьке.

Витька не отвечал: волновался.

— У него отец недавно погиб, — ответил Федька за приятеля. — На Чёрном море. Командир торпедного катера капитан-лейтенант Шестаков. Атака была на фрицевский миноносец...

— Вот видите, — печально сказал военком, полуобняв Витьку. — А уж отец у него наверняка был отважным, сильным и умелым человеком. Моряк! Верно я говорю?

— Верно, — подтвердил Федька. — Вот и нам бы с Витькой в моряки.

Военком сунул окурок под подметку, тщательно затер.

— Ну, теперь по домам, вот-вот тревога начнётся. А насчёт фронта давайте так. Ребята вы смышленые, смелые, вижу. Учитесь тому, о чём я говорил. А стукнет по семнадцать — заходите.

— Тогда и война кончится, — с огорчением сказал Витька. — Ведь дрались же мальчишки в гражданскую...

— Время другое было, совсем другое. Я и сам дрался, хлопчики. Как твой отец, тоже моряком был...

Ребята с удивлением посмотрели на него. Военком поднялся, потер ладонями лицо.

— Две ночи не спал... Ну, пошли...

Они проводили его до угла. Прощаясь, он остановился и сказал:

— Обиделись на меня?.. Напрасно. А знаете, что теперь надо делать, чтобы помочь фронту? В оба надо глядеть...

— Как это? — ребята подвинулись к нему.

— Всякое сейчас бывает — время военное: и шпионы, и вредители, и паникёры... Понимаете? Бывает, сигналы самолётам подают из темноты фонарём: мол, бомби сюда. А рядом военный завод... Случается, вредные слухи распускают, диверсии делают... Вот вам и боевое задание... Ну, а теперь идите. — Военком скользнул руками по ребячьим плечам и скрылся в темноте.

Был одиннадцатый час ночи. Далеко за городом, ещё на самых подступах к нему, вспыхнули отблески орудийных залпов, заметались в чёрном сентябрьском небе нервные щупальца прожекторов.

Фашистские самолёты снова шли бомбить Москву.

Ни седьмого, ни восьмого ноября тревогу не объявляли. Говорили, что в эти дни немцы посылали самолётов даже больше обычного, но ни один не прорвался к городу — на дальних и ближних подступах их рассеяли наши истребители и зенитчики.

Ребята знали: на Красной площади был военный парад и бойцы прямо с этого парада шли на фронт. В это верилось, потому что фронт был совсем рядом. Не верилось в другое: неужели фашисты могут взять Москву? А слухи такие ходили, и от них становилось не по себе.

Девятого ноября с самого утра повалил снег. Он падал густо, крупными хлопьями ложился на рано промерзшую землю. И этот бесшумно падающий снег, и целых три дня без бомбежек, удивительно непривычных тихих три дня, как бы настраивали на иной, мирный лад. Волей-неволей думалось, что немцы, возможно, никогда уж и не прилетят, больше не будет налетов и тревог и в Москве наступят спокойные ночи, какие были до войны.