Гусейн Аббасзаде - Генерал

– Если бы я знала, что вы так серьезно все это воспримете, не сказала бы вам ничего. Больше того, и в полку вас оставлять, наверное, не следовало. – Фируз молчал, не зная, что сказать. – Но знаете, Гасанзаде, нет худа без добра: теперь я лучше узнала Пронина. И хорошо, что узнала сейчас.

– Доктор, не старайтесь уменьшить мою вину. И разрешите мне поговорить с майором Прониным.

– Нельзя, Гасанзаде. Да уже и поздно…

– Как поздно?

– Да так. Он перестал со мной разговаривать, увидит – отворачивается, обходит меня стороной. Вообще, прошу вас ни слова не говорить ему. Не пытаться даже!

– Но ведь он… смешно даже – ревнует ко мне! – Фируз прошел в глубину землянки и придвинул Лене снарядный ящик. – Чего стоим, доктор, садитесь, в ногах правды нет.

И Лена села, положив на колени санитарную сумку, и облокотилась на нее.

– Все ничего, но тяжело быть без вины виноватой…

– Жаль, не даете поговорить с Прониным. Сразу, как говорится, поставили бы все точки над «и». Вы замечательный человек, доктор, я считал бы счастьем для себя, если бы на меня обратила внимание такая девушка. Но о чем не думал, о том не думал… Я любил одну девушку…

– Где она, эта девушка? – встрепенулась Лена.

– Далеко отсюда, в Азербайджане.

– А она не ревнует вас к другим?

– Она меня даже не вспоминает.

– Не вспоминает? За что же вы ее любите?

– Не знаю.

– Не пойму… вы ее любите, а она о вас совсем не думает… Так не бывает.

– Она теперь замужем. Может, уже стала матерью.

– А что же случилось? – с живейшим интересом спросила Лена. – Почему она изменила вам и вышла за другого?

– Она любила меня, в этом я и сейчас не сомневаюсь. Но в дело вмешалась ее мамаша… Одним словом, выдали ее замуж за парня из состоятельной семьи…

– Ну, а ваши-то родители что?

– Нет у меня родителей! Отца застрелили бандиты осенью двадцатого года, а мать умерла при родах. Я остался жить, а она умерла… Так что ни отца, ни матери я не видел.

Фируз достал папиросу, закурил. Руки у него вздрагивали.

– А как же… Кто же вас вырастил?

– Бабушка взяла меня под свое крыло. Женщины-соседки кормили грудью по очереди. Дитя всей деревни. Едва исполнилось десять лет, скончалась бабушка. Определили меня в детдом. Потом десятилетку окончил, в сельхозинститут поступил. Там и познакомился с девушкой, о которой говорю… Пришло, думаю, и на мою улицу счастье. Ну, а чем оно завершилось, вы знаете.

Он замолчал, затянулся папиросой.

– Когда вспоминаю все это, мне бывает так больно, словно кто-то срывает коросту со старых ран…

Взгляд Лены был полон участия.

– Да, немало пришлось вам пережить, лейтенант. Никак этого не предполагала. Но вы не терзайтесь, все пройдет…

– Да я уж привык… Почему я из госпиталя сбежал, знаете? Среди людей мне легче. Но когда вспоминаю, как у меня счастье отняли, чувствую себя словно подбитая курица… Вот уже два года, как не видел родных краев… И за все это время ни одной весточки ниоткуда не получил. Ребятам приходят письма от родителей, от родственников, от любимых… Читают, радуются, счастливы… А я радуюсь только за них, не за себя. Но представьте себе, что завтра меня убьют… Ни один человек на свете не оплачет мою смерть. Конечно, товарищи вспомнят. Но одно дело – фронтовые товарищи, и другое отец с матерью, невеста, родня. Я не пессимист, доктор, и надеюсь, вы плохо обо мне не подумаете, но все это так грустно… Как видите, мои дела куда хуже ваших.

– Не печальтесь, лейтенант. Я верю, вы останетесь в живых, а кончится война, вернетесь в свой Кировабад, найдется достойная девушка, получше той, которая безропотно предала свою любовь, будут у вас дети, семья, будет счастье…

– Может быть, может быть… Если, конечно, уцелею.

– Признаться, лейтенант, пока я слушала вас, забыла о своем горе. Узнал бы все это товарищ майор, может, устыдился бы своих подозрений. Но пусть не знает, хорошо? – Она поднялась. Уходя, еще раз попросила: – Договорились: Пронину ни слова.

Оставшись один, Фируз упрекнул себя: "Зачем было говорить о своих намерениях? Хотел подправить бровь, а чуть не выколол глаз. Надо было пойти к майору и поговорить с ним по-мужски".

Потрясенное окружением армии Паулюса, немецкое командование лихорадочно искало возможность во что бы то ни стало разорвать кольцо окружения.

Эта задача была возложена на группу армий «Дон» генерал-фельдмаршала Манштейна. Назначая его командующим ударной группировкой войск, Гитлер не сомневался в успешном выполнении этой сложной задачи и обещал фельдмаршалу самые высокие почести и награды.