Гусейн Аббасзаде - Генерал

– Рад подчиниться, – засмеялся Сирота и взглянул на товарища: перспектива поужинать у генерала того явно обрадовала.

Смирнов вскоре вернулся; помощник повара нес за ним полный поднос еды. Котлеты. Жареная картошка. И грибы. Их собирали, чистили и солили под наблюдением знатока этого дела Парамонова.

– Садитесь, ужин немудреный, знал бы, кого увижу, приказал бы азербайджанский шашлык сделать… А сейчас закусим тем, что есть.

Выпили по сто граммов, за встречу после трех лет войны, за близких, за дружбу, над которой годы не властны, разговорились. И Сергей Сирота коротко рассказал обо всем, что было с ним за эти три тяжелых года.

– Первый день войны страшным для меня оказался.

Сразу после совещания у командира полка я со своими людьми принял бой. Пехоту мы задержали. Сказать по совести, мои бойцы сделали все, что могли. Но танки нас обошли, их задержать мы не смогли. А немцев было во много раз больше, чем нас, кругом кишели, как муравьи. Я думаю, из наших мало кто уцелел. В плен не сдавались, а попадали только в бессознательном состоянии или раненые, беспомощные. Помню, очнулся я в лазарете. У немцев. Как только понял это – жить уже не хотелось. Но и умереть не давали. Когда раны затянулись, отправили нас в лагерь для военнопленных. Ну, вы наслышаны, как обращаются с военнопленными в немецких лагерях… Всего не расскажешь… А после лагеря попал я вместе с другими, кто поздоровей, да помоложе, в Германию. С утра до вечера гнули спины на заводе. Знаем, что каждая деталь это как пуля в своих… Тянули, канителили… Карцер зарабатывали, а то и виселица качалась перед глазами… Немцы довели нас до такого состояния, что уж и не предполагали, что мы способны бежать. Как-то в воскресенье начальство укатило в город. Поняли мы: это последний шанс. Обезоружили и связали охрану, побежали в ближайшие леса. Там разошлись, дождались темноты и пошли, кому куда казалось удобней: большой группой сразу напорешься на кого-нибудь, да и не прокормиться. Везде посты, облавы. Отощали мы от голода, разум мутился. Товарищ заболел. Оставил его в лесу, в каком-то местечке рискнул подойти к местным жителям, спросить хлеба, еще чего-нибудь. Было у меня несколько марок. Продуктов дали, но погоню вызвали… Едва я успел к товарищу выйти. А он уже отошел. Похоронил я его на скорую руку и стал уходить в глубь леса. Шел и хлеб грыз, и картошку сырую. А леса там какие? Несколько километров пройдешь, и на какой-либо населенный пункт выходишь. Но до Польши добрался я. А там стало легче, помогали поляки. Так дошел я до Катовиц. Там один старик устроил меня на шахту. Проработал месяца три. На всякий случай бороду отрастил. Но вдруг вызывает меня к себе надзиратель-немец. Спрашивает, служил ли я в армии. Тут, как ни крути, ничего придумать невозможно… Служил, говорю ему по-польски, в тридцать девятом еще ранен, а с тех пор не призывали… Долго глядел он на меня и на фотографию, на которой я был увековечен, когда находился в лагере для военнопленных. Сфотографировали меня еще раз, сказали: иди, работай. Старик-поляк сказал мне: уходи, уходи сейчас же, а то будет поздно. А надзиратель пусть считает, что ты в шахте… Мы скажем после смены, что от коменданта ты не возвращался. Так и пошел я, и к декабрю сорок второго добрался до Украины, а в феврале сорок третьего вышел под Сморгонь. Некоторое время скрывался, потом удалось установить связь с партизанами. Ну, а с тех пор воюю…

– Да, хлебнул ты горюшка. Но хорошо, что жив остался. Уйти из фашистской Германии – все равно, что из ада вырваться… Теперь бы тебе отдохнуть хорошенько, домой съездить.

– Рано об этом думать.

– Почему?

– Дело есть одно. Если получится – хорошо, если нет – центральный штаб партизанского движения просить придется… А, может, и ты поможешь? А? По старой дружбе?

– Всегда рад помочь, Сережа! Говори, в чем дело?

– Видишь ли, я все-таки кадровый, военный. Хочу в армию вернуться. Отряд мой теперь остается не у дел, наши места освобождены, в Польшу партизан если перебросят, то не всех…

– Но ты – в таком состоянии… Инвалид, в сущности…

– Это не мешало мне воевать в партизанах, командовать отрядом. Все бывало. Рука ничего, не мешала. Стрелял не хуже других… Но ведь я давал присягу! И в плену я об этом помнил, и потом, в партизанах, не забыл, что я – офицер, временно выбывший из строя. Армия идет на запад. Я ее дождался и должен быть в строю. Скажи, мог бы ты оставить меня в своей бригаде? Кем угодно!

– В принципе – да. Но вопросы такие – переход из партизан в кадровую армейскую часть – решаю не я. Кадровики. Направят ко мне – приму с радостью. Буду просить, чтобы направили. Но послушай меня: после всего пережитого, не лучше ли тебе хоть немного подлечиться? Отдохнуть? Семью навестить?