Юрий Гончаров - В сорок первом (из 1-го тома Избранных произведений)

— Я уж у всех была, Антонина Петровна, никто не спит, все проснувшись сидят. Пойдемте в контору, Антонина Петровна, позвоним в район, чего ж так дожидаться? Может, там знают, команду какую дадут!

Антонина и сама уже понимала, что надо звонить, что-то предпринимать, как-то действовать.

— Подожди, — сказала она Раисе.

Она вернулась в хату, быстро оделась, натянула на ноги сапоги, жакет поверх платья, — очень уж свеж был сырой уличный сентябрьский воздух.

Захвативший Раису страх имел свои причины, и Антонина нисколько ее не осуждала. Раисе было всего двадцать лет, энергии ее хватало на все, с избытком, не только на клуб, — на деревне она была самой активной комсомолкой, непременной участницей всех общественных дел: подписывала колхозников на займы, состояла в разных проверочных комиссиях, выпускала колхозную стенгазету. Вдобавок, весной, когда она как заочница ездила в областной город на экзамены в институт, она расписалась там в загсе с лейтенантом, только что окончившим училище, — такая получилась у них скоропалительная любовь, и лейтенант этот приезжал сюда, в Гороховку, показываться — в своей новенькой красивой форме, с петлицами, отороченными золотым кантом, алыми «кубарями», желтым скрипучим командирским ремнем. Все в округе его видели, каждому было известно, что Раиска жена лейтенанта Красной Армии, и она считала и давно, как только стал приближаться фронт, говорила, что, если сюда придут фашисты, они, конечно, схватят ее в числе первых и будут мучить и казнить. Смерти, говорила, она не боится, если к тому ж смерть быстрая, но вот пытки и насильничанье — это ужасно, она не вынесет. В газетах приводили такие случаи, и у Раисы всякий раз, когда она представляла себе, что с ней будет, бледнело, обращалось в мел лицо и выступали веснушки, которые она старательно сводила кремами и скрывала под пудрой.

Железная крыша на доме правления, которую мастера клали в самые последние предвоенные дни, а покрасить так и не успели, слабо отсвечивала тем бледным, неявственным светом, что уже нарождался, брезжил в глухом полумраке неба — как предвестие далекого еще, но все-таки уже приближающегося утра.

Нюра Фокина, оставленная с вечера дежурить в правлении у телефона, крепко спала на составленных стульях, накрывшись ватной телогрейкой, и даже не очнулась от звука отворяемой двери и шагов по дощатому полу, громко застучавших в просторе большого помещения. Не первую ночь поручали Нюре нести здесь службу, предупреждали хорошо слушать, чтоб не пропустить телефонный звонок, каждый раз она клятвенно это обещала, но, оставшись в правлении одна, тут же засыпала накрепко от усталости. Она работала нянечкой в яслях, за целый-то день на такой работе и железо умается, не то что человек, а Нюра к тому же была слабых сил, хроменькая и немолодая, полных тридцати, — по деревенскому счету при таких годах даже мужика молодым уже не называют.

Антонина растолкала ее, сказала с укором:

— Такая-то на тебя надёжа! С таким сторожем немцы нас всех, как кур, повяжут!

— Так у меня ж дремота зыбкая, Антонина Петровна — оправдываясь, сказала Нюра. — Это я только вроде сплю, а сама — слушаю. Чуть он дрынкнет — я враз вскочу!

— Звонил кто?

— Никто не звонил, Антонина Петровна. А то б я тут же к вам прибегла!

Перед войной, когда был моторист Сеня, вдосталь хватало горючего и с наступлением сумерек в кирпичной пристройке рядом с конюшней начинал стучать движок, — в правлении, как и по всей деревне, во всех хатах, горел яркий электрический свет. Антонина машинально, по привычке, которая все не могла ее покинуть, потянулась к выключателю, да вспомнила, что с того самого дня, как Сеня получил военкоматскую повестку, электрические провода пусты, движок молчит и на пристройке ржавеет тяжелый амбарный замок.

На своем председательском столе Антонина предусмотрительно, на такой вот ночной случай, оставляла спички. Она нашарила их, засветила керосиновую лампу. Не в полный фитиль, а так, чуть-чуть, лишь бы под стеклом затеплился лимонно-желтый лепесток огня. Тусклый шевелящийся свет лег на стены кабинетика в агротехнических плакатах; проступила угловатая темная туша несгораемого шкафа слева от стола, заблестел никелем телефон на стене — деревянный ящик с ручкой, которую надо крутить, чтоб откликнулась станция в районном центре за двадцать семь километров.

— Может, уже и телефон не работает? Может, уже в районе никого нет?