Владимир Карпов - Признание в ненависти и любви [Рассказы и воспоминания]

— Это я, Матусевич, — отозвался Алесь. — Привел, господин редактор, человека вместо себя.

— Минутку…

В двери сразу защелкали замки. Один, второй. Звякнула цепочка — дверь, наверно, открывал кто-то другой.

Мы ввалились в заставленную шкафами прихожую. Перед нами в темно-серой пижаме, делавшей его очень высоким, с кислым со сна лицом стоял Акинчиц.

— Какой дурак приходит в такую рань? — сморщился он, возможно специально ради этого наставления открыв дверь. — Тяжело привыкать к порядку? Так?

Он, по всему было видно, ожидал, что мы, теребя шапки, остановимся у порога и попросим извинения. Да Алесь, будто слова были адресованы не ему, глубже надвинул шапку и прошел в комнату.

Мне и раньше бросалось в глаза Алесево упорство. Оно приумножало его силы, было какой-то пружиной, что ли. Теперь же это упорство будто окостенело в нем, выпрямило его, сделало здесь хозяином.

Это почувствовал и Акинчиц.

— Назад! — закричал он, бросаясь вслед. — Где вы находитесь? Владик, сюда! А я позвоню…

— Выполняй приговор, Гриша! С такими не договоришься! — точно пожалел Алесь.

Выхватив пистолет, я выстрелил. Акинчиц икнул, отступил на шаг, но, сделав усилие, стал падать не ко мне, куда клонило, а к Алесю — понял, что дело тут в нем. Подтянувшись на локтях, схватил его за ноги. Алесь выстрелил тоже.

В этот момент я заметил Козловского. Держась за ручку двери, он выглянул из соседней комнаты. В руке у него вздрагивал «вальтер». Я снова вскинул пистолет и не целясь нажал спуск. Однако выстрела не произошло. Оказывается, при подаче перекосило патрон. Козловский часто заморгал, и словно кто-то, не давая ему переступить порог, рванул его назад, захлопнул дверь с французским замком…

Делать здесь больше было нечего. Разбросав остаток листовок, Алесь потянул меня из квартиры. И вовремя. Пробивая дверь, за которой исчез Козловский, в нас полетели пули. Но, честное слово, мне уже казалось, что опасность миновала. Я даже предложил захватить с собой из редакции машинку, веря, что все обойдется…

Гриша уже не сидел на камнях, а топтался передо мной, жестикулируя и гримасничая. Ему не хватало слов.

— А что Алесь? — поддался и я азарту.

— Алесь?.. А-а!.. Вытер пот со лба и стал спускаться по ступенькам. Только на втором этаже, по-моему, сказал: «Напрасно Козловский думает, что спасся от нас. А машинку и вправду стоило бы прихватить…» К нему аппетит тоже приходил во время еды.

— Подожди. А как же солдаты?

— Не слышали, наверно.

— А полицейские?

— Думаю, Козловский не решился стрелять в окна. Рамы двойные, разобьешь стекла, а, на дворе март. А возможно, просто не сообразил. Да и вообще не больно пулял — боялся, наверно, вещи испортить… Как по-твоему, повезет нашим в этот раз?

Алесь вернулся через день. Им в самом деле повезло, если можно так сказать: попав в засаду, группа потеряла всего одного разведчика, который первым заметил опасность, и по его сигналу остальные скатились в кювет и, отстреливаясь, отползли прочь от гиблого места…

На этом мне и нужно было бы окончить рассказ — круг событий замкнулся. Но я — прости, читатель! — не могу: кроме логики фактов есть логика чувств. Алесь вышел из испытаний победителем — живым, целым. Это так. А вот те, что переживали за Алеся, что охраняли его, погибли. И разведчик, предупредивший товарищей, и Раиса Семеновна, и Мурашка, и Гриша…

Раиса Семеновна встретила свою смерть во время последней блокады. В медностволом бору, среди тонких сосен, при шоссе Логойск — Плещиницы. Я тогда с товарищами также рвал блокадное кольцо, И даю слово, если бы встретился с ней, остался бы верным партизанским законам. «Пригнитесь! Не смотрите, что ночь! — крикнул бы Раисе Семеновне. — Зачем идти во весь рост? И стреляйте! Стреляйте! Вы этим защищаете себя…» А если бы пуля все-таки нашла ее, взвалил бы на спину и, чего бы это ни стоило, спрятал бы в чаще, под вывороченной елью или еще где-нибудь. Не дал бы и Мурашке идти, куда он заковылял, — на хутор. Разве можно?! Хутор ведь на ладони! И каждый догадается: некоторых, кто не пробился сквозь блокаду, потянет именно сюда. Остановив кровь, я перевязал бы ему рану и тоже помог бы найти укрытие. А Грише? Грише бы просто запретил быть беззаботным, приказал бы щадить себя…

Но дороги наши не скрестились.

За криками «ура», в горячке боя, происходившего при свете редких костров, зажженных немцами, никто не заметил, как упала Раиса Семеновна. А вот каратели, которые начали прочесывать бор, когда рассвело, заметили. Обессиленная женщина лежала среди вереска на прогарине, и немец-автоматчик, что-то крикнув, дал по ней очередь…