Олег Селянкин - Костры партизанские. Книга 2

То, что секунды назад открыл ему Николай Павлович, было настолько велико и потрясающе, что Каргин несколько замешкался с ответом, зато потом, опомнившись, горячо заявил, что Витька Капустин, хотя он и вчерашний школьник — в прошлом году девятый класс окончил, — хотя он и носит повязку полицая на рукаве, — наш, советский, до самой последней жилочки, как и его дружок Афоня; и жены ихние — Клава с Груней — тоже всей душой против фашистов. Даже Нюська с Авдотьей, хотя и не безгрешны сугубо по женской линии, если глубже глядеть, могут быть использованы в борьбе с врагом.

Обо всех, кого знал, как мог обстоятельно рассказал Каргин. А потом спросил, стараясь придать голосу равнодушие:

— Ежели про меня все знаете, то зачем до себя затребовали? Или эти сведения у кого другого и, скажем, завтра нельзя было получить?

— Взглянуть на тебя захотелось, — засмеялся Николай Павлович и вновь протянул свой кисет: — Закурим, что ли, еще по одной?

И еще около часа они просидели вдвоем. За это время Николай Павлович рассказал Каргину и о бригаде — о ее недавнем прошлом, о том, что она должна будет сделать в ближайшее время, и обстановку на фронтах хоть и кратко, но обрисовал. Единственное, о чем умолчал, — о силах Советской Армии и врага лютого. Потому умолчал, что и сам не знал этого. Да и вообще, кто из простых смертных мог тогда знать это?

Но о том, что в 1942 году фашистам уже не наступать всеми фронтами, догадывались многие. Николай Павлович сказал, раскуривая очередную самокрутку:

— Теперь, Иван Степанович, и мы не те, какими год назад были. А захватчик и подавно не тот. Ему уже не до жиру, сейчас он больше о жизни своей печется.

Еще вчера мороз бесцеремонно хватал тебя за щеки и нос, а сегодня первые звонкие и прозрачные капли вдруг начали срываться с крыш домов и оконных наличников; чем ближе к полдню, тем неистовее.

Солдаты комендатуры, свободные от службы, повысыпали на солнечную сторону улицы. Они о чем-то оживленно переговаривались. Похоже, радовались, что наконец-то проглядывается скорый капут этой проклятой зиме с ее дикими морозами и бешеными метелями.

Фон Зигель с раздражением подумал, что все эти солдаты вермахта очень хотят жить. И будь его воля, он только за одно это желание жить немедленно посылал бы солдат в самое пекло боя, ибо нет для солдата ничего преступнее этого желания вообще, да еще в тот момент, когда престиж вермахта основательно пошатнулся в глазах почти всего мира. Сейчас даже самому отъявленному олуху должно быть понятно, что наистрашнейшее последствие поражения под Москвой — не сотни тысяч немецких солдат, нашедших смерть на советской земле, а откровенная радость и англичан, и французов, и всех прочих, кто сам оказался не способен на то, что свершила Советская Армия.

Настоящий немецкий солдат, как считал фон Зигель, сейчас был обязан думать прежде всего только об отмщении, только о сражениях, которые покроют его новой славой и всех заставят забыть позор недавнего разгрома вермахта под Москвой.

Фон Зигель решительно отошел от окна и вновь заметался по кабинету, стараясь не глянуть в окно, чтобы не видеть тех мерзавцев, которые откровенно радовались солнцу. Отмщение и еще раз отмщение! Только об этом он и думает с того дня, когда поддался уговорам этого ничтожества Свитальского и согласился лично возглавить облаву, во время которой в перестрелке неизвестно с кем были убиты два его солдата и лесник, вызвавшийся быть проводником.

Даже самому себе фон Зигель теперь не признавался, что не Свитальский, а он был вдохновителем и организатором облавы, закончившейся так плачевно. Вот если бы она принесла удачу…

То, что погибли два солдата вермахта, разумеется, печально. Однако фон Зигель не скорбел и не скорбит об этом, он искренне согласен с фюрером, который откровенно заявил: «Мы должны быть жестокими… Посылая на войну 10 миллионов молодых немцев, я не могу мучиться мыслью о том, что посылаю их на смерть…»

Да, да, настоящий немец должен быть жестоким!

Помня слова Гитлера о жестокости и полностью разделяя это его мнение, фон Зигель, вернувшись в Степанково, намеревался немедленно арестовать Свитальского, свалив на него всю ответственность за случившееся, хотел в тот же день стереть с лица земли Слепыши. Вместе со всем населением стереть с лица земли.

Почему не поступил так?

Поостыв и подумав, решил, что сделать это никогда не поздно. Главное же — только круглый дурак сам оповещает всех о своей неудаче, а умный…