Олег Селянкин: Костры партизанские. Книга 2

Если с точки зрения военной науки рассматривать, разве это настоящая сила? Но они и ее, кажись, на полную мощь использовали, не давали фашистам на перинах нежиться!..

Но еще больше удивился и обрадовался Каргин, когда их маленький обоз оказался в улице какой-то деревни. Велика ли она — этого не успел узнать (сани остановились у третьего от околицы дома). Да и не это было главным для него сейчас: его переполняло торжеством сознание того, что и в глубоком немецком тылу есть по-настоящему свободная советская земля, где в деревнях люди открыто живут по советским законам.

— Прямо в эту хату и шагайте, товарищ Каргин, — сказал Спиридон.

— Может, командир, нам с тобой пойти? Или здесь подождать? — немедленно спросил Федор, поудобнее перехватывая автомат. Чувствовалось, и другие товарищи настроены так же. Значит, не забыли того, что случилось осенью прошлого года, помнили, что, когда они из окружения вышли, Каргина сразу же на допрос увели. Да и сам Каргин не забыл этого. Поэтому и медлил у саней, хотя до хаты — шагов десять или чуть побольше того.

— А чего вам ждать его здесь, если ваша хата рядом? — похоже, обиделся Спирндон. — Перин вам не приготовили, зато картошка есть. Вот и шагайте, растапливайте печь. К тому времени, когда он, — кивок в сторону Каргина, — к вам вернется, глядишь, картошку сварите.

Каргин постоял на улице, не замечая мороза, который и вовсе озверел, подождал, пока его товарищи вошли в указанный дом, пока тусклый свет не залил там три окна. Лишь после этого решительно поднялся на крыльцо, открыл дверь, на ощупь прошел темные сени и громко сказал, входя в кухню:

— Разрешите?

Человек, сидевший за столом, ничего не ответил, он просто передвинул керосиновую лампу так, чтобы ее свет падал на его лицо. Оно было широкое, одутловатое… Около ножки стола пристроилось ржавое ведро с водой, куда он и бросил окурок самокрутки…

Майор-особист! Тот самый, который в прошлом году допрос вел!..

— Товарищ майор! Рядовой Каргин прибыл в ваше распоряжение, — доложил Каргин чуть дрогнувшим голосом.

— Узнал, значит. — Каргину показалось, что в голосе майора прозвучало даже удовольствие. — Садись, закуривай и оттаивай. Можешь и моим табачком воспользоваться. Только предупреждаю: не табак—горлодер.

Это непринужденное предложение закурить, этот простой разговор о табаке-горлодере помогли Каргину немного освоиться, почувствовать себя сравнительно раскованно, но все равно, сделав несколько жадных затяжек, он почему-то заговорил не о себе, не о том, как и почему в прошлом году ушел с товарищами из-под караула, а о нелепой смерти Павла от пули предателя Аркашки Мухортова, о деде Евдокиме, с которого Зигель в лютую стужу содрал валенки… Почти обо всех, с кем был в минувшие месяцы войны, рассказал он. И ни разу майор-особист не перебил его вопросом; только курил почти непрерывно и смотрел на Каргина если и не с сочувствием, то уж без всякой предвзятости.

Это настолько ободрило, что Каргин и сам не заметил, как случилось, в какой момент это произошло, но стал величать майора просто Николаем Павловичем. Потом настолько осмелел, что даже спросил:

— Меня-то почему не спрашиваете о том, как из-под караула ушел?

— Без надобности мне это, — улыбнулся Николай Павлович.

— Как понимать прикажете? — нахмурился Каргин.

— Я, Иван Степанович, каждый твой шаг знаю. От самого Василия Ивановича знаю…

— От батальонного комиссара? — удивился Каргин и тут же сделал вывод: — Значит, это вы к нему от подпольного райкома приходили…

Николай Павлович почему-то невероятно долго сворачивал цигарку и прикуривал ее от керосиновой лампы. Потом все же заговорил, глядя в глаза Каргина:

— Это вы, оказавшись во вражеском тылу, правильно сделали, — вы будто забыли фамилии друг друга, только по имени друг к другу обращались. За редким исключением. Прятать настоящие фамилии — это, так сказать, одно из основных требований конспирации… А Василий Иванович вовсе не батальонный комиссар, как вы считаете, он — старший лейтенант, призванный из запаса. До встречи с вами ротой командовал… К чему это тебе говорю? Чтобы ты лучше оценил то доверие, какое мы тебе оказываем, чтобы еще большим уважением проникся к Василию Ивановичу… На шинели батальонного комиссара вы из пекла боя его вынесли, вот самовольно и присвоили ему звание. А он отпираться не стал, понимая, что вы это по-всякому истолковать сможете. Вплоть до того, что в трусости его обвините. Да и в идейном отношении кто-то старшим над вами должен был быть. Вот он и не отпирался. Больше того, чтобы нам пользу принести, под видом матерого нашего врага Шапочника жить стал… А что ты про Виктора Капустина и его дружка Афоню скажешь?