Олег Селянкин - Костры партизанские. Книга 2

Вроде бы дрогнуло что-то в его глазах…

Но ответил он опять же ласково, словно одаривая:

— А мне доподлинно известно, что и вы головушку свою потерять можете, если на подобное осмелитесь.

Ага, забегали глазки, забегали!

И Каргин, чтобы дожать, не сказал, а приказал:

— А ну, Марья, выйди на часок!

Почему именно на часок? Да просто сорвалось с языка это слово, а не другое.

Пока Мария, обидевшись, подчеркнуто неторопливо надевала ватник и укутывалась в шаль, глаза подозреваемого упорно сверлили ее спину, словно умоляли остаться.

Каргин перехватил торжествующий взгляд Юрки и сказал еще суровее:

— А ты позови его… Сам знаешь кого.

Юрка осмелился задержаться только у порога, оттуда и спросил:

— Может, и второго прихвачу сразу?

— Правильно! Чтобы опять не бежать, если что, — включился в игру Григорий.

И тут Каргин случайно сказал именно то, что сейчас и надо было:

— Или вам плохо с нами одними беседовать? Вам очень хочется, чтобы я еще кого-то кликнул?

Сказал даже весело, ибо понял, что выигрывает, что смерти этот подлец боится панически.

Действительно, смерти тот, кто многим был известен под именем пана Власика, боялся панически. И сейчас, посчитав, что она близка к нему, он прежде всего мысленно всячески обругал себя за то, что допустил крупнейший промах, понадеявшись тихонько пересидеть теперешнее горячее время в этой глухомани. Но кому бы пришло в голову, что Потап, которому давно пора вымаливать счастливую загробную жизнь, вдруг окажется пособником партизан?!

Потом пан Власик стал лихорадочно думать: в чем признаться, что отрицать начисто, отрицать до последней возможности.

Например, зачем им знать, что он в свое время прекрасно окончил семинарию, был попом в одной из церквей пригорода Пскова, да отлучен от церкви за прелюбодеяния с прихожанками? Откуда этим мужикам, мнящим себя вершителями судеб человеческих, может быть известно, что сам Павловский — правая рука господина Савинкова! — и указал ему на тот домик у болота, велел жить в нем, все видеть, все запомнить и доложить, когда об этом спросит.

Пусть останется для них неизвестным и его настоящее имя — Николай, сын Василия Вознесенского…

Ишь, двадцать лет молчком сидел и жив-здоров был, а тут власти над людьми захотелось! Вот и влип…

Все далекое прошлое, разумеется, должно остаться при нем. А вот недавнее, до чего они и сами докопаться могут… Собственно говоря, что он такое сделал? Был членом правительства, поставленного немцами? Так сунули его туда, под страхом смерти сунули! Вот и ездил, агитировал за самостийную Белоруссию, хотя сам против этого!

А что за это может быть? Дадут несколько лет отсидки, вот и вся недолга. Или там, в лагере, дураков нет, на которых, если умело себя поставишь, ехать хоть куда можно?

Пан Власик несколько взбодрил себя этими мыслями, но все равно попробовал торговаться:

— Дайте слово, что сохраните мне жизнь?

Каргин со спокойной совестью пообещал это: он давно и твердо решил, что, независимо от исхода этого допроса, завтра же переправит Власика в штаб бригады.

Так много интересных и важных сведений полилось из пана Власика, что уже через несколько минут Каргин прервал его, вызвал Марию и сказал ей:

— Садись за стол, протоколить станешь.

Мария, словно еще недавно и не обижалась на мужа за резкий тон, каким он выпроводил ее отсюда, послушно села к столу и писала, писала. И про сговор бенеэсовцев с гитлеровцами, и про банду Черного, и про Птаху, и про Стригаленка, про то, как бенеэсовцы его сначала в предатели заманили, а потом уничтожили. Много чудовищно страшного услышала она в эту ночь. Но только один раз невольно ойкнула. Это когда Власик подробно о сожжении Хатыни рассказывал: дескать, чего стоят мои преступления в сравнении с этим? Так, баловство одно…

Утром, когда солнце должно было вот-вот пробиться сквозь плотные серые тучи, пана Власика под надежным конвоем переправили в штаб бригады. На утренней зорьке его отправили, а около полуночи в роту неожиданно нагрянул сам Николай Павлович, хмуро поздоровался с дневальными, перехватившими его, и сразу же прошел к Каргину.

Здесь, хотя время было позднее, еще и не думали ложиться спать: с вечера пришли Юрка с Григорием, вот мужики и пили кипяток, курили едкий самосад и спорили, когда, в каком месяце этого года, Советская Армия освободит всю Белоруссию. Иван считал, что произойдет это летом, когда болота хоть малость подсохнут, а Григорий уверял, что наступление нашей армии вот-вот начнется.