Рикардо Фернандес де ла Регера: Ложись

Сигуэнса. Красноватые и пепельно-серые крыши, соборная башня, изгрызанная снарядами, будто застывшая в патетической скорби.

Эшелон затормозил. Зазвучали голоса солдат. Загремели приклады о мостовую. Послышалась отрывистая команда: «Стройсь! Строй-сь!» Прыгая из вагона, он оперся о винтовку. Но все равно чуть не подвернул ногу. Прямо против его вагона строился саперный взвод. Он построился со связистами.

— Достукались! Кажется, влипли в хорошую передрягу, — осклабясь, бросил ему Сан-Сисебуто Шестьдесят Шесть.

— Похоже на то, — рассеянно ответил он.

Им овладело какое-то любопытство, вовсе не страх. Интересно, как «все это» происходит на самом деле?

Станция была почти начисто разбита авиабомбами. От перонного навеса остались одни металлические лохмотья. Станционные писсуары были превращены в бесформенную груду жести и белых осколков. Повсюду зияли воронки. На дне их сгущались ранние сумерки. Расползаясь оттуда, они словно заряжали воздух какой-то сдержанностью и настороженностью.

Со станции двинулись с грохотом, под рев фанфар и барабанную дробь. Шли в ногу, печатая шаг, по черной, размытой дождем дороге.

Молодцеватый саперный капрал лихо вышагивал впереди. На ходу часто оборачивался. Его черная глянцевитая бородища беспорядочно развевалась. Губы у него были жирные, пронзительно красные, зубы ослепительно сверкали. Пасть плотоядного животного.

Местные жители высыпали поглазеть на проходивших солдат. Африканские батальоны пользовались особым вниманием. В батальоне Аугусто Гусмана ребята были как на подбор.

Разместились в разрушенном монастыре. В нем противник держал оборону. Монастырь был почти до основания разбит артиллерийским огнем, уцелевшие стены изрешечены пулями.

Потом солдаты разбрелись по городку. Аугусто отправился один. «Вот она, — размышлял он, — вот она, война!»

Тут она, прямо перед глазами! В парке он увидел голые стволы деревьев, будто обработанные чудовищной бритвой артиллерийских снарядов и пулеметных очередей. Раковина для оркестра превратилась в клубок металлических нитей. Против собора громоздились груды мусора и щебенки. С одной из башен свалился колокол. Он лежал на боку, разинув неимоверную свою пасть, словно застывшую в немом ужасе. Аугусто обошел опустелые мрачные нефы. Шаги его гулко отдавались в тишине.

Так исходил он городок из конца в конец. Видел спаленные дома, здания, разваленные бомбами, изглоданные артиллерией стены, строительный мусор, истолченный в прах стальными кулаками снарядов и пуль, висевшие на честном слове балконы. Они походили на оттопыренные губы.

«Ужас! — размышлял он. — Какой ужас!» — И тем не менее испытывал какую-то дурацкую тягу узнать, пережить «это».

Навстречу попался ему Педро Луиса.

— А я-то искал тебя!

— Что-нибудь случилось?

— Нет, ничего. Просто хотел пригласить тебя пожрать. У меня еще остались деньжата.

— Спасибо. Что-то не хочется. Перекушу остатками пайка.

— Этим сухим дерьмом? Брось дурака валять… Получишь деньги, угостишь меня.

Свернули на неосвещенные улицы. Стало совсем темно. Потемки нависли сыроватой толщей. Изредка эту толщу прорезала вертикальная полоска плохо притворенной двери, похожая на светящийся восклицательный или вопросительный знак. Ночь разлилась над истерзанным городком, словно для того, чтобы прикрыть его раны заботливым своим покровом. Слышались пение и смех солдат. И тогда потревоженная мгла вздрагивала.

Вошли в трактир. Луиса потребовал хлеба, домашней колбасы, ветчины и кариньенского вина. На мраморном столике была вырезана надпись, гласящая; «Анисовая водка. Хуже нет и в аду». Приятели рассмеялись.

Официантку звали Асунсьон. А быть может, так окрестила ее солдатня. Солдаты горланили:

В таверну ввалился Ледесма с приятелями. Компания подсела к их столику. Ледесма был севильянец. Остроумный, веселый. Среднего роста, пригож лицом. Служил ротным фельдшером. Любил декламировать Вильялона, Альберти, Хуана Рамона Хименеса, Лорку. У него был красивый тенор.

Солдаты продолжали распевать во всю силу своих легких, так что сотрясались стены.

Потом ввалился саперный капрал и мигом присоединился.

— Как живете, орлы?

— Здорово, Борода!

Он взял кружку и как ни в чем не бывало наполнил ее вином. С жадностью, залпом опрокинул. Вино потекло по губам и закапало с лоснящейся бороды.