Луи-Поль Боон: Моя маленькая война

В 60-е годы Л-П. Боон начинает работу над двумя крупными романами об истории зарождения социалистического движения во Фландрии — «Питер Дане» (1971) и «Черная рука» (1976). Созданию их предшествовали годы кропотливого изучения архивов, когда писатель уподобляется ученому: он должен перечитать массу документов, газетных статей и свидетельств очевидцев и только потом приступить к работе. Материалы, не вошедшие в исторические романы, Боон впоследствии использовал для создания сборника рассказов — своеобразной хроники 1901 года, — открывающего «ошеломительный двадцатый век», о котором жители провинциального городка Алста пока еще не имеют никакого представления, а между тем многие из них станут очевидцами первой мировой войны, боев на Марне, первого применения отравляющих веществ под Ипром, а кое-кто, несомненно, доживет и до второй мировой войны, страшных лет оккупации и даже до Хиросимы. Писатель не проводит прямых параллелей между днем нынешним и днем минувшим, но сразу же ставит книгу в широкую историческую перспективу, указывая в своем предисловии к сборнику «Год 1901» на беспощадную поступь промышленного капитализма, который «повсюду на земле превращает человека в животное».

В качестве реальной силы, могущей противостоять беспощадности капиталистической машины, бездушию буржуазного общества, Боон выдвигает социализм. «Трудному восходу социализма… и закату буржуазии», говоря словами самого писателя, посвящены лучшие его книги, такие, как «Часовенная улица» (1953), «Лето в Тер-Мюрене» (1956) и «Питер Дане» (1971).

К их числу относится и роман «Забытая улица», опубликованный в 1946 году, — роман удивительный, не похожий ни на какой другой. Он вызывает самые противоречивые чувства, порой раздражает, но никогда не оставляет читателя равнодушным. Преодолев первые страницы, вы оказываетесь вовлеченными в стихию этого романа и уже не остановитесь, пока не дочитаете всю книгу до последней страницы, и отложите ее со сложным чувством удивления, восхищения, а быть может, и досады — словно осталась в душе какая-то заноза.

«Забытая улица» — роман очень непростой. Сам автор назвал его утопией, и в этом есть доля истины. Обитатели улицы, как в настоящем утопическом романе, оказываются отрезанными стройкой от внешнего мира: короткий тупичок превращается в своего рода «необитаемый остров», где люди с разными характерами, разными взглядами вынуждены, по существу, начинать жизнь сначала, создавать новое общество сообразно обстоятельствам, в которые они поставлены. И вот тут-то приходит понимание того, что без взаимопомощи, без взаимовыручки они не смогут выжить, впервые эти люди ощущают себя как единый коллектив. Под негласным руководством Кули, который в свое время зарабатывал на жизнь тем, что сдавал кровь в больнице, то есть отдавал свою кровь людям (характерная и весьма многозначительная деталь), обитатели Забытой улицы пытаются преодолеть разобщенность, стать новыми людьми. Они действительно впервые изведали новые, доселе неизвестные им чувства. Однако наследие прошлого, мелкособственническая психология обитателей Забытой улицы слишком сильны, чтобы утопия могла стать реальностью. И все же это еще не самое страшное зло — куда страшнее внутренняя опустошенность, бездуховность и отчуждение, как показывает пример Розы. Если даже наделенный всеми человеческими пороками неисправимый грешник Визе способен на какие-то благородные порывы, на духовное возрождение, то для Розы это уже невозможно — недаром именно она становится невольной причиной гибели «необитаемого острова».

Конец романа трагичен, счастье оказалось недосягаемым для обитателей Забытой улицы, и все-таки автор заявляет об универсальности идеи социального братства, убедительно показывает, что мечта о сообществе, где человек человеку друг, живет в душе даже отчаявшегося человека и способна возродить его к новой жизни. Собственно, в этом романе Боон утверждает иными художественными средствами ту мысль, которую он уже высказал в «Моей маленькой войне»: «Самая упорная борьба, которая ведется в жизни, — это в конечном счете борьба за то, чтобы никто никогда не испытывал горечи».

Писательская судьба Л.-П. Боона была нелегкой. Хотя его талант сразу и безоговорочно признал мэтр фламандской литературы Биллем Элсхот, официальная критика на протяже-. нии почти двадцати лет встречала каждую его новую книгу в штыки. Беспощадный реализм Боона, его социалистические убеждения, скептический взгляд на моральные ценности буржуазного общества, откровенная народная грубоватость языка вызывали ожесточенные нападки буржуазной прессы. Клерикалы наложили на его книги запрет, книжная торговля объявила бойкот. Обращаясь к воображаемому автору «Книги о Великой Войне», Боон предрекает ему нелегкое будущее: «любители наживы» сделают все возможное, «чтобы, насилуя и убивая истину, сея ложь, сказать о вашей книге, что никогда еще не было написано большей лжи, чтобы отлучить вас от святой церкви и внести ваш труд в список запрещенных книг, а затем швырнуть вас на новый костер и плясать вокруг, подобно дикарям». Без сомнения, он имел в виду самого себя и судьбу своих произведений. Рецензент влиятельной газеты «Хет Ханделсблад» писал в 1947 г. по поводу выхода в свет «Моей маленькой войны»: «Судорога отвращения и циническая ухмылка, выраженные беспардонно и нигилистически… «Моя маленькая война» — это произвольно вырванный кусок грубой, трагической и гнусной действительности, который, подобно тяжелому, темному и зачастую вонючему покрывалу, набрасывается на голову читателя». [38] Verhuyck L. en Jochems Th., Louis Paul Boon. Nijmegen-Brugge, 1978, blz. 20. Известный фламандский литературовед И. Веверберг приводит еще одно, не менее выразительное высказывание прессы о другой книге Л. П. Боона-повести «Менуэт» (1955): «В целом книга вызывает у читателя впечатление безысходности. Еще более это усиливается вульгарным безбожием автора и его сексуальной одержимостью… Начинаешь себя спрашивать: а для кого, собственно, пишет Боон?» [39] Literair Lustrum. Een overzicht van vijf jaar Nederlandse literatuur. 1961–1966. Polak en Van Gennep. Amsterdam, 1967, blz. 107. И далее И. Веверберг с горечью констатирует, что подобного рода «критические» выступления составляли на протяжении почти двадцати лет восемьдесят пять процентов всего, что писалось о Л.-П. Бооне в большой прессе.