Вард Рейслинк: Ладан и слёзы

Что она хотела этим сказать? Что раз в месяц в эту пору объедается свининой? Нет, тут что-то не так. Скорее всего, она имела в виду что-то другое.

Папа стоял возле Вилли и следил за ним, точно строгий надзиратель. Он сосредоточенно наблюдал за его действиями, нахмурив брови и оттопырив языком верхнюю губу. Я слышал, как он сказал:

— Молодой человек, неужели подобными вещами надо заниматься непременно ночью?

Вилли ничего не ответил. Ни на кого не глядя, он невнятно и монотонно бормотал что-то — скорее всего, самому себе, а не нам.

— Ох уж эти крысята, — сказал он вдруг и бессмысленно захихикал, — с удовольствием лопают этот порошок, и это идет им на пользу. Вот и не приходится надевать на них намордники.

— А что, здесь много крыс?

Но и на этот раз папа не получил ответа. Вилли аккуратно сложил пакетик пополам и, не издав больше ни звука, вышел из комнаты.

На пороге он задержался, нащупал, точно слепой, ручку двери и, убедившись, что она открыта, вышел. Мы слышали, как он продолжает негромко бормотать на лестничной площадке.

— Ах вот в чем дело! — с глубокомысленным видом воскликнул вдруг папа.

— Что за дурацкие шутки? — спросила мама раздраженно, почесав у себя под мышкой.

А папа спокойно притворил дверь, запер ее на ключ и, снова снимая брюки, сказал, покачав головой:

— Этому парню можно только посочувствовать.

— Посочувствовать? — переспросила мама. — Это почему же?

Папа погасил свет и лег в постель.

— Господи, как это почему? Неужели ты не поняла, что он лунатик?

Мама прямо оцепенела. Потом из темноты слева от меня раздался ее глуховатый голос:

— Да, действительно. Честно говоря, я об этом как-то не подумала… Вполне возможно. Он так загадочно отвечал, а когда выходил из двери, даже как будто не заметил, что она открыта.

— Что такое лунатик, папа? — спросил я.

— Человек, который бродит во сне, — ответил папа.

— Бродит во сне… — тихо повторил я.

Вроде бы все понятно, но, честно говоря, я понял только буквальное значение этих слов. Человек, который бродит во время сна. Да разве такое возможно? Нет, я этого понять не мог. Но, наверное, так бывает.

Я опять стал глядеть в чердачное окошко. Оно было прорезано очень высоко. В комнате что-то зашуршало, и я подумал, что это, наверное, крысы, которых Вилли называет своими маленькими миленькими крысятами. Но теперь я уже их не боялся. Я решил, что отныне ничего и никого бояться не буду.

В двух километрах от границы мама проколола камеру. Некоторое время она ничего не замечала, ехала впереди, указывая рукой на рогатого быка, который бродил по лугу с ярмом на шее.

— Смотрите, смотрите, это же бык! — кричала она. И вдруг ее велосипед завилял из стороны в сторону, и мы услышали, как обод колеса скрежещет по выбоинам дороги.

Пришлось остановиться.

— Ты бы лучше поменьше любовалась быком и больше обращала внимания на дорогу, — угрюмо буркнул папа. Мама окинула его таким взглядом, точно перед ней был не папа, а тот самый бык. Но папа, не глядя на нее, уже вытащил из велосипедной сумки сверток с инструментами и положил машину на траву. Он тщательно осмотрел шину и вытащил из нее красивый, блестящий гвоздь.

— Это все штучки немецких шпионов, — сердито пробурчал он, — накидали по дорогам всякой дряни, чтобы задержать продвижение наших военных машин.

В те дни люди во всем видели руку немецких шпионов — даже если пьяный шофер случайно опрокидывал дорожный указатель.

Пока папа аккуратно заклеивал дырку, мы с мамой уселись на траву. И, как всегда, стали разглядывать колонну беженцев, медленно двигавшихся в сторону ближайшей границы. В рот тут же набилась сухая пыль, густым облаком вздымавшаяся над дорогой.

— Вот уж не думала, что придется второй раз проделывать тот же путь, — простонала мама и сокрушенно покачала головой.

Из проезжавшей мимо машины высунулась чья-то рука и выбросила что-то желтое на дорогу. Это оказалась кожура от банана, которая так и осталась лежать на песчаной обочине, и я подумал: интересно, будет ли она лежать здесь сегодня вечером, и завтра, и послезавтра, и бог знает сколько еще. Банан давно переварился у кого-то в желудке, а кожура все еще сохранилась, не то что у нас, у людей, — окружающее уже давно исчезло, и только то, что мы таим в себе, продолжает существовать.

— Далеко до границы, мама? — спросил я.

— Не очень, — быстро ответила она. — Думаю, что мы уже сегодня сможем…