Ракипов - По следам героев

Выдренко вытер потный лоб и, очищая пулемёт от пыли, с радостью сказал:

— Дали им жару, а? Молодец, Миша, не подкачал. Дрался как настоящий артиллерист, спасибо! — солдат поглядел на солнце, добавил — А теперь бери фляжки и дуй за водой. Жара не даёт спокоя…

Вдоль канавы, прорытой рядом с кладбищем, Миша направился за водой. Вскоре он вышел на тропу, что вела к кладбищу и была посыпана чистым жёлтым песком, и заглянул через железную решётчатую калитку. «Здесь порядок», — подумал он, оглядывая аккуратно прибранный погост. На могилах, что раскинулись ровными рядами, камни были побелены, трава подстрижена. Всплыли в памяти слова: «Если хочешь понять уважение народа к своей истории, традициям, постичь уровень его культуры, — побывай на кладбище». Где же он их прочитал? Пожалуй, это неважно. Важна сама суть…

Когда Миша преодолевал подножие холма, в одном месте он запнулся о труп немца, упал — и его чуть не вырвало. «И эти ведь люди! — подумал он. — Но никогда близкие не будут ухаживать за их могилами. О многих даже не узнают, где лежат их кости…»

С воем просвистела и разорвалась мина. Михаил распластался на земле рядом с немецким ефрейтором, который лежал, свернувшись калачиком и прижав к груди уже ненужный ему автомат. В рот попал горячий песок, зазвенело в ушах. «Вот гады, думают — оружие с убитых снимаю». И, подхватив фляги, Миша побежал к своим.

Воду пили по очереди, наслаждаясь каждым глотком, который разливался по телу живительным холодком литовского колодца.

Наступила тишина. Бронетранспортёры, потухнув, тоже затихли.

Командир взвода разрешил вздремнуть.

Во второй половине дня к окопу подошёл пожилой литовец в латаной одежде с большим ведром в руке.

— Товарищи! Микова, ви цепилина! — поставил он на бруствер ведро и снял тряпку, которой оно было закрыто.

— Картофельные котлеты! — воскликнул Выдренко. — Жареные на масле. Даже хрустят! Добра цепилина, добра!

— Куш-тей, куш-тей, — говорил литовец, улыбаясь.

— Миша, ты что, когда брал у него из колодца воду, дал понять, что мы и есть хотим?

— Как объяснялись? Зубами постучал, да?

— Нет, он ремешок, должно, подтянул ещё туже… — заговорили повеселевшие артиллеристы.

Как выяснилось, Миша ничего не просил. Показал только крестьянину фляжки. Видимо, глянув на измождённое лицо солдата, тот догадался сам. Ничего не скажешь: добрая душа.

Ночь прошла спокойно. А утром немцы снова пошли в наступление, бросив на участок, охраняемый батальоном, восемнадцать танков и батальон пехоты.

Наполняя воздух гулом, танки двигались, выстроившись в шахматном порядке. Эти серые черепахи — не вчерашние бронетранспортёры. Те можно было бить, как орехи. А эти нет, крепкие. Вон сами из орудий садят — только держись.

Расчёт занял своё место. Взгляд у всех устремлён на танки. На лицах напряжение, словно эти ползучие гады карабкаются прямо на сердце. Тело пронизывает холодок. Ожидание тоже становится пыткой, которую нужно преодолеть. Иначе не выстоять.

— Главное, Миша, не робеть, — повторяет Выдренко. Кажется, на этот раз он подбадривает не только Михаила.

Когда вражеские танки приблизились на расстояние ста — ста пятидесяти метров, раздался зычный голос командира батареи:

— По вражеским танкам! Прямой наводкой — огонь! Огонь!

— Огонь!

Первые ряды шахматного порядка окутало пламенем. Из-за дыма и пламени вынырнули задние танки. Их снаряды стали рваться рядом: враг заметил замаскированное зелёными ветками орудие. Менять позицию? Нет, не годится: прекратишь огонь — сомнут. А раздавив тебя, само собой пойдут дальше.

…Как-то вдруг осел наводчик Писаренко, словно не устоял перед порывом ветра. На его место встал Выдренко. Не успел он, взмахнув рукой, крикнуть: «Огонь!» — рухнул с обожжённым лицом в сноп пламени. Миша был чуть в стороне от разорвавшегося снаряда, воздушной волной его свалило на землю. Вскочив, он оглянулся — никого! Остался один. Может, не всех убило? Может, кого только контузило, и он не может встать? Что же Миша сделает один? Или просить помощи у соседнего орудия? Но пока до него добежишь, фашисты будут здесь. Ах, Выдренко… Миша успел его полюбить как брата. И теперь оставить? Он ещё только вчера сказал о Михаиле: «Верим в него… Не подведёт». Нет, Миша должен сражаться один. Если он не сумеет заставить заговорить орудие немедленно, фашисты пройдут по ним, вдавив всех в землю. Вон они уже в пятидесяти метрах. Идут друг за другом, прямо на орудие. Миша, сжав зубы, с отчаянием зарядил орудие и, словно говоря: «Выручай, друг, постарайся», выстрелил.