Шамиль Ракипов: Откуда ты, Жан?

Ирина Лукинична посмотрела на Глафиру искоса и, размотав клубок, стала заправлять нитку в иглу.

В дверь неожиданно постучали.

Хозяйка вздрогнула, уронив клубок, и посмотрела на Глафиру: «Кто бы это мог быть?»

— Мир вашему дому!

— Ну и напугала, Пелагея Андреевна! Проходи, соседка, проходи.

В комнату, не торопясь, вошла старуха лет шестидесяти, худая, с длинным носом. На голове выцветшая, от времени шапка, на плечах какой-то мужской пиджак или камзол, обута в старые валенки с широкими голенищами. Старуха помешкала у большой иконы с погасшей свечкой и, спросив Глафиру: «И ты здесь? Ну, как дела?» — присела на стул, предложенный хозяйкой.

— Помаленьку, — ответила тётка Глафира.

— Ну и слава богу.

— Руки-ноги ноют: хлеба насущного нет, Пелагея Андреевна. Стареем. Подошли нам худые денёчки, — жаловалась Глафира, тяжело вздыхая.

— Сколь тебе лет?

— За пятьдесят уже.

— Так ты, голубушка, на десять лет меня моложе! Рановато жалуешься. Правда, галоша на большой дороге быстрей изнашивается.

— Но я-то не галоша…

Ирина Лукинична поспешила перевести разговор на другое, спросила:

— Василий Петрович не вернулся?

— Нет ещё. Сказал, что приедет месяца через полтора, не раньше. Хочет отдохнуть на шахте у сына в своё удовольствие. Жалею, что пустила.

— Зато ушам твоим спокойнее, — заметила тётка Глафира.

— Не говори так, Глафира Аполлоновна. Вот уже сорок лет мы живём, как голуби. Не сдув пыль, и на стул не посадит.

— Так-то оно так, — нехотя согласилась тётка Глафира и замолчала: видно, хотела что-то сказать ещё, да передумала.

— Пелагея Андреевна, простокваша — та, что взяли у тебя вчера, такая вкусная…

Старуха, раскрыв глаза, не сразу взяла в толк и на мгновение растерялась, потом на её морщинистом лице засияла добрая улыбка.

— У Машки и Дашки молоко, Иринушка, жирное. Поэтому я и не продаю своих коз. Да и зашла-то с просьбой: может, и сегодня Ваня попасёт их немного?

— Так ведь нет его дома. С Григорием Павловичем поехал на Суконный рынок.

Пелагея Андреевна пожаловалась:

— Горе с этими козами. Лишний раз даже из дома не выйдешь. — Потрогав ключи на поясе, она поднялась и, прежде чем уходить, спросила: — А картофельную кожуру что не заносишь?.. Батюшки! Да ведь вот она, кожура-то! Зачем на плите её сушишь, Иринушка?

Ирина Лукинична покраснела. Раньше она каждый вечер отдавала кожуру козам. А Пелагея Андреевна за это ей чашку молока или простокваши. Но в последние дни Лукинична придерживала кожуру. Высушив её, хотела истолочь в муку. Почти весь чистый хлеб идёт Николаю — он сплавляет брёвна и расшивает плоты. А себе можно и нечистого, сойдёт. Но как сказать об этом соседке?

Из угла подала голос тётка Глафира.

— Скажи, скажи! Чего стесняешься?

— Да вот хотела её в ступе истолочь…

Пелагея Андреевна не могла скрыть своей радости:

— Очень хорошо, Иринушка! Прошлогодняя солома есть у меня, посыплю твоей мукой и покормлю коз. Как истолчёшь, сразу же принеси… Вот что ещё хотела сказать: придержи своего Ваню. Сорви-голова растёт. На уме только ружьё да сабля. Как бы за дурными людьми не пошёл, боже упаси.

Глафира проворчала:

— Пошёл уже, пошёл! Раз на шее таскает красную тряпку, добра не жди!

— Право, разбаловалась молодёжь. В городе каждый божий день квартиры стали грабить. Но к моим замкам отмычек не подберёшь. И ставни оконные изнутри запираются. Живу пока спокойно, как у Христа за пазухой. Удивляюсь только, почему не переловят всех воришек?

— Переловишь их. Ворон ворону в глаз не клюнет. Раз мужик стал хозяином, какой же может быть порядок в мире?

На улице грянул гром. Женщины быстро-быстро перекрестились. Пелагея Андреевна торопливо ушла, прикрыв за собой дверь.

Тётка Глафира вздохнула:

— Ты вот, Лукинична, послушай — не во вред скажу. Вчера на Проломной встретила знакомого. Дела у Советов, говорит он, плохи. Теперь уже долго не протянут.

— Слыхали. Не первый год тростят, что плохи дела у Советов.

— Дослушай до конца, глупая. Сама подумай: у большевиков под ногами земля горит. Недавно в Спасске и в Лаишеве самых что ни на есть главных атаманов перерезали. Вчера ещё богохульника Замалиева на тот свет спихнули. Не только у нас, везде не любят их, антихристов. Дела завариваются, дай бог. Не зря же мальчишек берут в солдаты. Пятнадцатого мая, говорят, возьмут и самых маленьких…

— Кто ещё сказал такую глупость? — удивилась Ирина Лукинична.

— Слово не ходит за тем, кто сказал его. Жива будешь, сама услышишь.