Фарукшин Раян - Не спешите нас хоронить… РЯДОВОЙ УСМАН

– Ты же мне только заливал, что в доме никого нет!

– В доме – никого, в подвале – отец. Он старик совсем.

– А ты чё не ушёл в деревню? Воевать остался? Дудаевец? Где оружие?

– Я мирный человек. Рабочий. Всю жизнь на стройке работаю. Экскаваторщик я. Мне война совсем ни к чему. Война для Дудаева и его подельников. Рабочему человеку много не надо. Я и стрелять не умею.

– Ща мы всё проверим! Ну-ка ладони покажи! И плечо! Живо! – обшмонал мужика Ча-ча. – В дом!

Прошли в дом. Осмотрелись. Видать, мужик не врал, что простой рабочий – обстановка в доме доказывала это, никаких излишеств, только самое необходимое.

Вдвоём с Ча-чей спустились в подвал, Сосед с чеченцем остались наверху.

В подвале, между стеллажами и полками, заполненными банками с маринадом, на зелёной старой софе лежал дед. В одежде, в узкой маленькой папахе, из-под которой торчали седые волосы, в белых шерстяных носках. Старый-старый дед. Рядом лежал ошкуренный деревянный посох.

– Здорово, дед! Как здоровье? Оружие есть?

– Агуэбилляхи мина шайтану раджим! Бисмилля иррохманиррохим!

– Чё ты пищишь? Оружие, говорю, есть? Или у тебя трость, как у Джеймса Бонда, стреляющая?

– Нет, ничто нет, – еле выговаривая слова, с сильным акцентом прошипел дед.

– Точно? Ты не бойся. Детей, стариков мы не трогаем, мирных не трогаем! Мы оружие ищем. Водку изымаем. Водка есть? Самогонка или медовуха?

– Эй, солдат, – нагнувшись в проём в полу, крикнул сверху пьяный чеченец, – там самогонка есть! В углу, за софой. Хороший совсем самогонка. Забирай!

Ча-ча, заслышав заветное "самогонка есть", ринулся шарить по углам. Найдя шестилитровую стеклянную бутыль, наполненную по горло белой мутной жидкостью, он заулыбался:

– Я же говорил! Где Ча-ча – там удача! Усман, лезь наверх, примешь у меня. Не разбей, осторожно!

– Ладно, дед, аксакал, не обессудь, вассалам, пока! – я стал подниматься по лестнице наверх. – Ча-ча, давай, не тяни! Почапали!

– Всё будет чики-пуки, дед! До скорого! – нежно обнимая бутыль, Ча-ча встал на лестницу и, едва не кувыркнувшись, передал бутыль мне наверх.

– Достали? Слушайте, давай выпьем, а, солдаты, – несмело поглядывая на родной бутыль, с жалостью предложил хозяин дома. – Это совсем последнее у меня. Всё равно, столько не унесёте, тяжело, не удобно будет.

– А ты за нас не переживай, моджахед копчёный, сами разберёмся. Скажи спасибо, что тебя, с твоим дедом, не замочили сгоряча. А то, вызову вертушку и скажу им, что ты – родственник Дудаева, а они быстро сравняют твой дом с землёй.

– Не надо так. Я не родственник. Родственник был бы – здесь не сидел бы давно. Мирно давай. Выпьем за здоровье и разойдёмся.

– Да чё ты всё "бы", да "бы". Наливай!

Тяпнув по стакану самогонки, отличной, надо сказать, самогонки, мы тепло попрощались с хозяином дома, отлили огненной водички себе в трёхлитровую банку, оставили остальное "на память деду", и пошли искать своих.

Петляя в темноте по одинаково разрушенным улочкам частных домов, мы с трудом нашли "дорогу к дому", и вышли к знакомым до боли кварталам.

Шли молча. От напряжения нарваться на засаду или попасть под обстрел, мой легкомысленный хмель как рукой сняло. Я с опаской думал о будущем. В голову лезли силуэты обгрызенных, очумевшими от повсеместного безумия собаками, тел несчастной женщины и её ребёнка. Совсем недавно, они, как самые обычные люди, жили и работали, росли и мечтали, строили планы на будущее, а может, и на море собирались поехать. И вот – всем мечтам конец, а вместо золотистого песка на тёплом пляже, они лежат на холодной земле прожжённого до самих корней деревьев Грозного. Были люди, и, наверное, не самые плохие люди, и вот, секунда, и нет людей. Жестоко, но это реальность сегодняшнего дня. Дня, в котором живу я. Живу сегодня, прямо сейчас. Так, под чёрными крыльями необузданной, ненасытной смерти, проходит моя жизнь. Моя единственная жизнь. И у меня не будет другой жизни, только эта. В нашем мире, в мире, где живу я, существуют миллионы различных способов убить, стереть с лица земли, уничтожить человека, а способ родить – один. Чтобы убить человека – хватит и секунды, чтобы родить, а затем и воспитать, сделать человека человеком, а не человекоподобным – нужны тысячи и тысячи минут упорного целеустремлённого труда. Природа человека жестока и беспощадна, но сама мать-природа, стихия, импульс, ещё более жесток с человеком.

– Усман, ты чё, уснул что-ли? Ты хоть дышишь, нет?

Я встрепенулся. Безумными глазами посмотрел на Соседа. Качнул головой: