Фарукшин Раян: Не спешите нас хоронить… РЯДОВОЙ УСМАН

Сашка Букач, Артурик Шигапов, Димон Пятков, Женя Ваймер, Кораблин (не помню его имени, но именно он чаще других снится мне в моих кошмарах), справедливый мужик – майор Бородай – погибли там страшной смертью, а Юра Игитов, которого я буквально несколько дней назад в Моздоке заставлял жарить для нашей толпы картошку, подорвал себя гранатой, находясь в окружении восьми боевиков!

Подъезжаем к городу. Колени, локти и лодыжки – холодные, из-под мышек – ручейки пота, как сейчас чувствую. Что было раньше, и что будет позже? Никто не знает.

Поднимаешь люк, оборачиваешься назад – а там – темнота, хоть глаз выколи, ничего не видно, ночь. А впереди – пылающая ярким пламенем столица Чечни.

Как-то так получилось, что мы, мой взвод, дошли прямо до самого центра города без потерь. Не могу найти объяснений, почему нас не обстреляли на въезде.

Где-то сбоку стреляют, горит всё, что ещё может гореть, от количества трупов, попавших под гусеницы БМПшки кружится голова, а перед нами – открытая дорога. Дорога, отворяющая двери в ад.

Увидеть впервые труп с близкого расстояния – это шок! Смотрю – вот на асфальте лежит на животе мужчина в новенькой чёрной кожанке до колен, на голове большая вязаная кепка "аэродром", на ногах чистые резиновые сапоги. Лежит, не двигается. Крича, чтобы встал, подбегаю, дёргаю за плечо, переворачиваю. А вместо лица у него – месиво. В области груди – дыра. Одёргиваю руку, фыркаю, отпрыгиваю на метр назад. Ужас! Но и к ужасам привыкаешь быстро. А что делать – война!

Нашему взводу, к установленному времени, необходимо было продвинуться по одной из улиц до конца нескольких небольших кварталов. Пацаны спешились, бежали за БМПшками и палили по первым этажам и подвалам зданий. Броня бомбила по вторым и третьим этажам. Иногда получалось не плохо.

Несколько часов мы практически не встречали сопротивления и, подавляя отдельные очаги выстрелов, двигались вперёд довольно быстро, что придавало уверенности в своих силах.

Трупов, покалеченных и раненых, было много, как духовских, так и наших, но конкретно из моего окружения – все уцелели. Оказывается, когда умирают другие, незнакомые люди, пусть даже свои, солдатики, – не страшно. Вроде как смерть проходит мимо. Чувствуешь себя уверенно, даже вылезаешь из брони, прыгаешь, стреляешь, кричишь, бежишь. Но как только убивают твоего служака, знакомого и, особенно, друга, становится ой как страшно. Страшно, что жить не хочется, а умирать тем более. Как же так, за что, почему он, кто следующий?

До сих пор не пойму, почему нас не убило в первые часы штурма. Весь взвод целёхонький. Судьба? Может, она или он, Бог, оберегали нас? Если так, тогда за какие заслуги? Или это случайно всё? Жизнь и смерть. Смерть и жизнь. Не объяснимо…

Доехали до больничного комплекса. Остановились в ожидании новых приказов. Люки закрыты, руки на пулемёте, в голове пульсирует адреналин. Нас кто-то бешено обстреливает в упор, скорее всего – из пулемёта РПК, и пули горохом сыпет на броню, и мне кажется, их кидают в нас горстями и вот-вот железо БМП, не выдержав натиска, лопнет и меня убьют. Но нет, обошлось… Мы открыли ответный огонь из КПВТ нескольких БМП, стоявших друг за другом, я сам стрелял долго и бессознательно, хрипел и трясся, пока не осознал, что пулемёт заклинило…

Меня лихорадило, а мой друг, механик-водитель нашей коробочки, Санёк Шапошников, только мрачно улыбался и бубнил себе под нос свои любимые песни, пел…

Прошло минут двадцать, стрельба стихла совсем. Я сидел и вслушивался в тишину за бортом. Недоумевал, куда все делись? Санёк сказал, что по рации получил приказ на построение и надо вылезать.

Вылезли из танков и бэшэк. Собрались небольшими группами по восемь-десять человек. Кто посмелей – сел на броню, остальные – на землю. Холодно. Вспотевших от работы, а война – это работа, забравшись под сырые бушлаты, мороз начинает доставать нас, щипать затвердевшую кожу, царапать, щекотать.

Похлопывая в ладоши, вынули сухпайки. Жуём, пытаемся с помощью еды отойти от суровой действительности. Еда застревает в горле, вытирая сопли, пытаемся сглотнуть пищу.

Мой непосредственный командир, двадцатидвухлетний лейтенант ***, прихвативший по случаю нового года бутылку шампанского (не знаю, где он её нашёл и как смог довезти), бегал между бронемашинами и разливал напиток по кружкам. Поздравлял своих, ошалевших от жестокой реальности войны, подчинённых. Желал счастья и долгих лет жизни. Уверял, что скоро всё кончится и надо потерпеть совсем чуть-чуть. Бегал и, как говорится, добегался. Убило его. Страшной смертью убило. Это ударило по мозгам сильнее всего увиденного ранее, ведь смерть впервые коснулась одного из нас. И командир, и человек он был хороший, все его уважали, хоть он и был старше нас всего на ничего. Чёрт возьми, где-то на гражданке у лейтенанта остались молодая красавица-жена, сын и престарелые родители, а его останки тлеют на наших глазах! Что за жизнь? Почему он? Он ведь мог не ехать на войну, он был в отъезде в отпуске, но узнав об отправке полка в Чечню, добровольно прервал отдых и вернулся в часть. Вернулся к нам, чтобы поехать на войну и погибнуть в первый же день! Так всё нелепо вышло! За что его так наказала судьба?