Владимир Дягилев - Солдаты без оружия

— Что случилось? — удивился Сафронов.

— Так и бывает, — сказала Люба, которая после короткого отдыха уже снова вступила в работу.

Сафронов не утерпел, вышел на улицу, чтобы лично убедиться, в том, что поток остановился.

Все еще накрапывал дождь, только перешел на убаюкивающий шепоток, будто говорил: «Шш-ш, шш-ш, спите, спите». Воздух был густым и свежим. Сафронов с жадностью вдохнул его несколько раз, чувствуя, как кружится голова — или от усталости и бессонницы, или от этого хмельного воздуха.

Бормотали спящие, переговаривались санитары, стонали раненые, но все как-то по-ночному, не вспугивая тишины, не нарушая общего умиротворения природы. И только один звук, как скрип, как нечто постороннее, выбивался из общей картины и резал слух.

— Пить… пить… пить… — доносилось из палатки.

Этот стон подхлестнул Сафронова, вывел из минутного оцепенения. Он встряхнулся и направился к операционной. Возле палатки столкнулся с комбатом.

— Я как раз к вам, — сказал Лыков-старший.

— Отяжелевают, — прервал Сафронов. — Раненный в живот… Шестой час пошел.

— Угу-у, — протянул Лыков-старший, как будто ему было все равно: отяжелевают так отяжелевают. — Свертываться будем.

— Как свертываться? — спросил Сафронов.

— Утром передислоцируемся. Наступаем.

— Но у меня ж еще тяжелые. И ходячих человек тридцать.

— Легкораненых отправим в ГЛР, тяжелых обработаем.

— Но они нетранспортабельны.

— Нетранспортабельных здесь оставим. Сюда ППГ перебазируется.

Тотчас послышались голоса и шум, гудение моторов и шаги людей. «Агрегат заработал быстрее и громче», — подумал Сафронов, понимая, что все эти сравнения и образы условны: нет никаких агрегатов, а есть работа, медики и раненые, но в усталой голове все это представлялось ему огромным агрегатом. И голоса, шаги, урчание моторов были как бы составными частями его. Перед глазами мелькали огоньки, переливался радужный свет, возникали искры, которые порхали, как мотыльки.

Наткнувшись на сосну, он понял, что идет с закрытыми глазами, и затряс головой, стремясь сбросить с себя навязчивый сон. Потом догадался, подставил лицо под дождь и так постоял несколько минут. Струйки воды пробрались за гимнастерку, потекли по разгоряченному телу, взбодрили его.

Сафронов огляделся и внутренне обрадовался тому, что никто не видел его минутной слабости.

«Я должен быть сильнее. Должен. Должен».

И он снова включился в дело, побежал в операционную, в перевязочную, в эвакоотделение. Надо было решить множество вопросов. Когда примут оставшихся лежачих? Когда осмотрят ходячих? Когда эвакуируют раненых и на чем? А еще нужно узнать: накормят людей или выдадут сухим пайком? Давать ли им сопровождающего или назначить его из раненых?

Куда сдавать оружие, изъятое у раненых? Что делать с палаткой, спасавшей их от дождя?

В беготне и спешке Сафронов чуть было не забыл о том, что у него до сих пор еще нет четвертого, положенного по штату санитара. Вернулся с полдороги, направился к штабной палатке. Там над раскрытой картой склонились НШ, Лыков-старший и замполит. При тусклом свете аккумуляторной лампочки лица их казались желтыми и болезненными. Небритые щеки и помятые воротнички усиливали это впечатление.

«Так ведь и они, — подумал Сафронов, — и им не меньше нашего досталось». Не то что он посочувствовал или пожалел, — нет, как-то все чувства притупились, — просто отметил это для себя, сознанием, а не сердцем.

Его присутствие заметили.

— Разрешите? — обратился Сафронов к НШ. — Санитар есть на примете. По штату у нас не хватает.

— Сенный человек? — спросил Царапкин.

— Думаю, потянет.

— Фамилия?

— Ефрейтор Супрун.

НШ кивнул, согласился.

В опустевшей сортировочной палатке, кто где, сидели подчиненные. У них, видно, было такое же состояние, как и у Сафронова, — некоторая растерянность: крутились несколько суток, ни минуты покоя — и вдруг нечего делать.

«Спать», — хотел сказать Сафронов, но тут послышался шум приближающихся машин.

— Ну вот, — произнес он, не то сожалея, не то примиряясь с необходимостью снова начинать все сначала.

Все вслед за ним потянулись на улицу. Машин было несколько. Они стояли не выключая моторов, будто ожидали команды.

Наконец открылась дверца первой кабины и послышался знакомый, хотя и не такой бодрый, как всегда, голос Чернышева:

— Дядя Валя, я порожняк перехватил. Где твои «ходики»?

— Ходячие уже в перевязочной.