Йенс Йенсен - Они пришли с юга

— Погоди! — глубокомысленно возражает дядя Вигго. — Вот увидишь, англичане наверняка договорятся с немцами относительно немецких колоний, и тогда они вместе пойдут на Советский Союз. В этом залог нашего спасения. Когда они впоследствии будут колонизировать Восток, тут-то им и понадобится наша помощь.

В эту минуту Карен приносит кофе.

— Опять вы за свое, — говорит она. — То в карты играете, то о политике спорите. И когда только вы займетесь чем-нибудь дельным!

На другой день к Карен по обыкновению заходит жена мусорщика занять немного кофе, сахару и маргарину. Она болтает и смеется как ни в чем не бывало, ну а раз так, Карен остается только делать вид, будто вчерашней драки и в помине не было.

Время идет, фашисты захватили уже всю Европу. Только Англия еще не сдается. Всю зиму в Лондоне, Бирмингаме и Манчестере каждую ночь надрывались сирены. Тысячи бомб с воем обрушивались на города, англичане молча глядели на груды развалин и хоронили убитых. А нацисты, уверенные в близкой победе, торжествуя, вопили: «Wir fahren gegen En-gel-land!» «Мы идем на Ан-гли-ю!» В Дании буржуазия занималась псалмопением, а страной правила твердая рука Стаунинга. Правительство сотрудничало с нацистами, приспосабливалось к порядкам новой Европы. Оккупированная Дания сохранила свою армию, командующим которой считался король. Каждый добрый демократ уверенно смотрел в будущее.

Лауса призвали на военную службу; наконец в один из воскресных дней он получил отпуск и пришел домой; его подружку тоже ждали к обеду. Ее еще никто не видел, да и вообще до сих пор родные только догадывались о ее существовании, и сейчас все сгорали от любопытства. У Карен в печи жарился окорок, в кастрюле тушилась красная капуста, яства благоухали на весь дом.

И вот пришел Лаус в военной форме: черная шинель с блестящими пуговицами и винтовка с длинным штыком. Он стал заправским солдатом — от него пахло сеном и нафталином. Лаус был на голову выше своей девушки, но она тоже была стройная, совсем молоденькая, очень тихая и милая. Звали ее Гудрун, работала она в швейном цеху и очень понравилась всей семье.

Обед прошел оживленно и весело, потому что Лаус был полон новых впечатлений и говорил, не закрывая рта. Он не без хвастовства рассказывал, как исходил десятки километров и упражнялся на полигоне в стрельбе из всех видов оружия. За малейшую провинность — наряд вне очереди. Каверзные молодчики эти офицеры. Чего им только в голову не взбредет! Иной раз заставят ползать на брюхе по грязи и навозу, тут уж так перемажешься, что и на человека не похож.

Карен сказала, что она-то хорошо знает офицеров, ей в свое время пришлось жить в прислугах у одного ротмистра. Он частенько сидел без денег, но любил пустить пыль в глаза, и все его дружки тоже были по уши в долгах, а распутничали напропалую! Карен при одном воспоминании покачала головой. А как этот ротмистр обращался с бедными рекрутами, особенно когда его донимали кредиторы! Однажды он все утро измывался над драгунами, заставляя их то вскакивать в седло, то спрыгивать на землю, а в то утро лил дождь и учебный плац превратился в сплошное грязное месиво — люди и лошади еле держались на ногах. Но ротмистр не отступался, пока несколько человек не упало без чувств от изнеможения. Карен часто возмущалась жестокостью ротмистра, но в этот день терпение ее иссякло, и когда ротмистр вернулся домой, сбросил шинель и расселся поудобнее, она закатила ему две здоровенные оплеухи, так что он покатился на пол. Когда Карен вспоминала эту историю, она смеялась и на щеках у нее появлялись ямочки, а вокруг глаз веселые морщинки. Само собой, ей тут же отказали от места, но, не беда — как видите, она не пропала.

Лаус рассказал, как его лейтенант заставил одного из солдат подобрать ртом патронную гильзу со дна грязной лужи.

— А вы бы ему дали как следует, — посоветовал Мартин.

— За это можно угодить в тюрьму, — возразил Лаус.

— Гм, я это испробовал на своей шкуре, — заметил Якоб.

— Да уж в чем другом, а в этих делах ты тертый калач, — засмеялась Карен, легко встряхнув темными волосами.

— Да ей же ей, я был не виноват, — сказал Якоб. Все разом поглядели на Якоба и расхохотались так, что стулья заскрипели. Сам Якоб тоже смущенно улыбнулся.

— Был у нас один сержант, он меня ударил, ну а я за это съездил ему по морде, вот мне и дали тридцать суток карцера на хлебе и воде. На словах это выглядит не так уж страшно, но можете поверить, мне пришлось не сладко. Тридцать суток в кромешной тьме, и только изредка открывается окошечко в двери и через него просовывают пищу. Хорошо еще, у меня была с собой швейная иголка, я бросал ее на пол, а потом ползал на коленях в темноте и искал ее, чтобы как-то убить время.