Сергей Андрианов - Рассказы

Будь на месте Насонова другой летчик, комэск не задумываясь отстранил бы его от полетов. Заставил бы снова сдавать зачеты по технике и аэродинамике, сидеть на тренажере и с завистью смотреть, как летают другие. Но не будет он отстранять Насонова и на перевод во вторую ни за что не согласится. Перевести во вторую — это же самого себя туда отправить. Самому сдаться и Насонову сделать хуже.

— Останетесь в третьей, — решительно сказал Воронин. — И летать будете. Сумели же посадить самолет.

Долго мучила Насонова неопределенность: что будет дальше? Аэродром свой не узнаёт — будто заблудился. Солнце светит вроде не для него. Где же то накаленное до звона небо, где те кипящие облака, что изумленно расступались перед ним и были свидетелями его стремительных атак? Где ни с чем не сравнимые минуты ожидания взлета и радость, с какой возвращался на землю после воздушного боя? Все это осталось во второй эскадрилье. Осталось как прекрасное воспоминание.

Вопреки предсказаниям Насонова третья летала. Из зоны пилотажа доносились отталкивающе-злые голоса турбин, и ему хотелось куда-то уйти от них, убежать. И от Борисова тоже хотелось уйти. Тот приходил с аэродрома, будто совершив первый в жизни полет. Широко раскрывал глаза и с ходу выпаливал:

— Чудится, словно в небе помимо тебя кто-то еще есть на борту. Более опытный, более умный, чем ты. И мажется, он-то и выполняет все, что ему приказываешь…

Насонов обжигал Борисова холодным взглядом, и тот замолкал, Туманная, неясная межа пролегла между ними.

Оставшись в третьей, Насонов был всюду с ее летчиками. А там — те же разговоры. Летчики верили, что возможности авиации будут расти, а пилоты научатся ставить самолету самые фантастические задачи. Новейшая тактика боя пробьет в небе дорогу. Они говорили о завтрашнем дне авиации, о том, что несет с собой научно-техническая революция.

К Насонову комэск относился как к любому другому пилоту. Не стращал его небом и готовил в полет, будто с ним никогда ничего не случалось. Только задачи у него были другие. Те, что осваивал еще во второй.

Постепенно к Насонову вернулось чувство власти над самолетом и небом. Хотя его и волновала прелесть стремительного полета, он испытывал щемящее чувство неудовлетворенности. Ведь это пройденный этап. Не было солнечной новизны, а без нее жизнь становилась скучной и пресной.

Воронин почти интуитивно уловил тягостное состояние Насонова. Этого он и ждал. Однажды поручил ему задание, о котором тот думал давно: одиночный воздушный бой. «Противник» — старший лейтенант Борисов.

С молчаливым упорством Насонов готовился к схватке. В успехе он не сомневался. С иронией вспоминал слова Борисова: «Будто в кабине есть кто-то еще…» «Не кто-то, а я и ты. Вот и доказывай, кто сильнее». В воздухе Насонов с первых секунд сумел получить преимущество над Борисовым. Он забыл обо всем на свете. Одно только твердил: «Сбить! Сбить! Сбить!»

Победа была так близка, что у Насонова вырвался возглас ликования. Все к нему снова пришло, все вернулось! Но вдруг Борисов сделал неожиданный маневр. Насонов перевернул самолет, чтобы не потерять Борисова из виду, но не нашел его. Лишь почувствовал где-то позади себя. Это был решающий миг схватки.

На земле Борисов подошел к Насонову и, точно извиняясь, сказал:

— Боевая ничья.

Насонова эти слова передернули. Он не хотел разговаривать с Борисовым. Еще более не хотел верить, что дрался с ним. Ничья с комэском или с любым другим летчиком, кто постарше и поопытнее, — куда ни шло. А тут — Борисов. Знает его. С виду он молчун. Притвора: таращит глаза, вроде бы добра тебе желает. А в небе избить хотел его, Насонова.

Неудача в воздухе распалила самолюбие Насонова, и он недовольно ответил:

— Ничьей в реальном бою не бывает, — резко повернулся и пошел к самолетам. Он искал там командира эскадрильи.

Майор Воронин был в воздухе. Узнав о результате боя капитана Насонова и старшего лейтенанта Борисова, с легкой душой поднялся в небо. Ему нужно было поражение Насонова. Непременное поражение. Тогда самолюбие выручит его. Он вернется к новым полетам. Обязательно вернется. В конце концов, страхов много, а жизнь одна.

Из-за облаков доносились обрывки турбинного гула. Этот гул был для Насонова как зов самой судьбы. Ожидая командира эскадрильи, он окончательно вытеснил из души все мучившие его сомнения и особенно остро понял: настоящая жизнь летчика-истребителя там, на своем Рубиконе. Иного ему не надо.