Олег Селянкин - Будни войны

Канули в лету, январь, февраль и первые числа марта 1945 года. Заключенный Дмитрий Исаев вроде бы смирился с мыслью, что еще многие-многие месяцы он проведет в этих стенах. Однако сполошный весенний ветер вдруг ворвался и сюда, скользнул за решетки, колючую проволоку и дверные запоры, неизменно лязгавшие зло, угрожающе предупреждавшие, что с любым арестантом может быть и того хуже, если… И вдруг 20 марта утром, когда заключенный Дмитрий Ефимович Исаев готовился загрузить в дезокамеру первую партию одежды, в баню на секунду забежал Петр Манкевич и шепнул, сияя глазами:

— Упаковывай саквояж!

Сказал это, особо смачно выговорив не вполне понятное, но понравившееся ему слово «саквояж», и убежал. А заключенный Дмитрий Исаев, боясь окончательно поверить догадке, ушел в свой уголок за титаном, в котором сейчас клокотал кипяток, и там, враз обессилев, опустился на лавку, тревожно вслушиваясь в болезненные удары разбушевавшегося сердца. Он не замечал ни того, что лавка только-только ошпарена кипятком, ни удивленных, встревоженных взглядов банщиков, сновавших мимо. Сидел молча, предпочитая ничего не видеть и не слышать: не хотел, чтобы быстро рассыпались в прах эти минуты, счастливейшие за последние месяцы.

Дежурный по тюрьме пришел лишь часа через два, когда Дмитрий Исаев уже посчитал, что Петр Манкевич передал ему непроверенный слух. Полновластным хозяином вошел в баню дежурный по тюрьме, строго, подозрительно оглядел всех, кто там оказался, а сказал только ему, Дмитрию Ефимовичу Исаеву:

— По протесту Генерального прокурора СССР Военная коллегия Верховного суда СССР пересмотрела ваше дело. Так что на выход. С вещами.

Однажды Зелинский вдруг сказал, что любой человек, какое-то ощутимое время бывший арестантом, потом обязательно обнаруживает в своем характере некие изменения. Самые различные, даже непредсказуемые. Например, одни вроде бы вовсе перестают бояться тюрьмы и наказания вообще, зато другие — стоит лишь намекнуть, что подобным проступком можно прогневить начальство, — начинают захлебываться в собственном холодном поту. Почти год назад это было сказано. В тот момент, когда их батальон упорно держал оборону, в его строю насчитывалось всего семнадцать человек. Измотанных беспредельной усталостью до такой степени, что каждый из них невольно думал лишь о самом черном. Таковыми в судьбе Зелинского являлись те тягучие месяцы, которые он отсидел в Крестах.

Дмитрий Исаев, так неожиданно вновь оказавшийся на свободе, сразу же обнаружил в своем характере новое, народившееся в тюремной камере. В тот момент оно явным стало, когда вошел в кабинет начальника гарнизона — генерал-лейтенанта, на чуть впалой груди которого в ряд расположились четыре ордена Красного Знамени, — и протянул ему официальную бумагу, оповещавшую всех, что он, майор Исаев Дмитрий Ефимович, получив обмундирование, должен будет немедленно отбыть к месту своей службы — в такой-то полк такой-то дивизии, ведущей бои в фашистской Германии. Без робости, спокойно протянул свой пока единственный документ, словно общение с генералами было для него явлением обыденным.

Еще более уверенно держал себя, когда стал получать обмундирование. И новое, а не поношенное потребовал, и так долго перебирал его, примеряя, пока не подобрал по своей комплекции. Потом, прикрепив к гимнастерке не полевые, а золотистые погоны — мы тоже не лыком шиты! — зашел к председателю здешнего военного трибунала и не попросил, а потребовал, чтобы ему, поскольку вина с него полностью снята, немедленно возвратили его медаль. Единственную, на которую он имел право. «За оборону Ленинграда».

Председатель военного трибунала, привычным жестом бросив на нос очки, глянул в какую-то из бумаг, во множестве стопками и россыпью заполнявших его стол, нахмурился и сказал несколько растерянно и будто даже стыдясь своих слов:

— Никакой медали нет в описи того, что было изъято у вас при аресте.

— Как так нет, если я собственными глазами видел, как следователь ее в ящик своего письменного стола сгреб? Открыл, значит, тумбу стола — однотумбовый он у него был — и в самый верхний ящик сгреб? — не возмутился, а просто удивился майор Исаев.

Какое-то время оба тягостно молчали. Наконец полковник сказал, избегая смотреть в глаза майора Исаева:

— Вам надо было потребовать, чтобы ее включили в опись изъятого у вас при обыске.

— Или мог я думать, что в такой должности — следователь! — вор обосновался?