Альберт Зарипов - Первомайка

«От е-пэ-рэ-сэ-тэ! И чего только в бестолковку не полезет после такого штурма…»

Я отогнал от себя тревогу и печаль и зашагал дальше. После всего пережитого сегодня как-то не хотелось думать о завтрашнем дне.

Ярко светило солнце, настроение было отличное, на сегодня война закончилась, потери в моей группе минимальные - красота. Я даже не подозревал о тех событиях, что произойдут через двое с половиной суток, по сравнению с которыми сегодняшний штурм покажется детской прогулкой.

Внезапно возникшее осознание того, что скоро я сам буду ранен именно на позиции своего левофлангового пулемета, уже было мной отогнано… И теперь ничто не предвещало мне того, что меня будут перевязывать именно на том самом месте, где только что забинтовывали голову раненого пулеметчика второй группы; того, что…

Но всего этого знать мне было не дано, и потому я с легким сердцем сбежал по склону к костру на своей дневке.

Солдаты группы уже успели и поесть, и получить боеприпасы, и кое-кто уже завалился спать под навесом. У костра сидели Винокуров и Гарин и пили из жестянок наваристый чай. На ящике стояла еще одна банка с горячим и пахучим чаем. С огня только что сняли котелок, где было наше первое и второе блюдо в одном исполнении.

- Идем поедим, - предложил Винокуров.

Через десять минут после плотного обеда, состоявшего из гречневой каши с тушенкой и чая с ржаными сухарями, мы полулежали на ящиках вокруг костра и, довольные жизнью, болтали о всякой ерунде.

- После Чернобыля в моей Брянской области полным-полно этой радиации, а мне тут, в Дагестане приходится есть тушенку из Семипалатинска, где ядерный полигон, - пожаловался лейтенант, лениво пихнув пустую банку в костер. - Куда ни кинь - везде радиация.

- Это мы еще советские стратегические запасы доедаем, - ответил ему Стас, которого особенно интересовали вопросы тылового обеспечения наших войск. - На складах НЗ этой тушенки и каши семипалатинской еще хватает. Так что парочку лет придется ее кушать.

- По вкусу вроде бы ничего, только к этой гречке лучка бы не помешало.

Или зелень-мелень какая-нибудь…

- А самый вкусный чай - это из сухпайка и приготовленный на костре. А к нему еще и черные сухари.

- Ну, еще и простая гречка с тушняком неплохо идет, - еле выдавил я.

Сильно тянуло ко сну, и болтать было лень.

- А я на боевых ничего, кроме чая и сухарей, есть не могу, - пожаловался Стас. - А то потом по большому сходить тяжело.

- Да, - согласился я, - что верно, то верно. Ты уж побереги себя, больше двух банок за раз не ешь… А то не добежишь… до - Ой, как смешно! - невозмутимо ответил вскормленный горилкой и салом Стас. - Я как раз только две банки и съедаю. Это же каша - ее много не съешь.

Одной из самых серьезных проблем на войне является нужда до большого ветра. Если летом нужно опасаться растяжек или снайперов, то зимой еще надо поискать защищенное от ветра и мороза место, чтобы не отморозить кое-чего.

- В прошлом году зимой в Грозном нам отвели под жилье частично разбомбленное здание общаги. Я и ротный, капитан Баталов, пошли выбирать комнаты для групп. Поднялись на второй этаж и тихо идем по длинному коридору. Вдруг видим, как из-за полуоткрытой двери поднимается пар от дыхания - дело-то было в морозы. На всякий случай мы еще внизу приготовили АПСБ для стрельбы: все-таки район только отбили, и снайперов хватало еще. Мы сотню раз видели по телеку, как врываются в помещения с оружием, и пинком ноги распахнув дверь, мы заскочили вовнутрь с готовыми пистолетами. А там, в разгромленной и пустой комнате, у стены сидит какой-то военный строитель и тужится с бо-о-ольшим таким усердием. Увидав нас, он делает огромные глаза и пытается прикрыть лицо растопыренными пальцами. А мы только слышим, как у него срывает задвижку, и он уделывается аж на неделю вперед. А затем, даже не поднимая штанов, стрелой бросается к оконному проему от нас. Тут Баталов грозно кричит: «Стой! Стрелять буду!» То ли этот окрик подействовал, то ли высота второго этажа, но строитель замирает с уже закинутой на перила ногой.

Баталов смотрит на этого вояку со спущенными штанами и так издевательски заботливо разрешает: «Оправляйся, оправляйся. Мы свои». Я первым выскакиваю в коридор, и мы начинаем умирать от смеха: мыто думали, там снайпер сидит.

Вспоминая об этом, мы снова смеемся и из-за смеха не слышим, как нам что-то кричит доктор, стоящий у дневки второй группы. Солдат, дежуривший на валу, спускается вниз и говорит нам: