Альберт Зарипов - Первомайка

- На, почитай. Мать Коленкина пишет, - сказал он мне.

В письме мать солдата обращалась к нам - его командирам - с единственной просьбой: отправить ее сына в другое подразделение, на мирную землю. Она писала, что никого из родственников у нее, кроме сына, нет, родила его одна. Растила без отца и поднимала на ноги тоже без чьей-либо помощи. Живет она в каком-то ставропольском селе и очень боится, что с сыном может что-либо случиться… Какой-то пронзительной и щемящей тоской особенно сильно резанула фраза о том, что она уже несколько дней не находит себе места из-за тяжелого и страшного предчувствия надвигающейся беды…

Письмо я не стал читать до конца - и так уж все было ясно. Кое-где буквы расползались маленькими подчищенными пятнами. Видно, переписывать уже не было сил.

- Ну, что будем делать? Солдат твой - тебе и решать, - сказал ротный, глядя на молодых солдат, толпившихся у входа в ружпарк.

- Отправлять, конечно, жалко. Он ведь один такой надежный на всю молодежь, но и у матери он тоже один, - ответил я.

- Вот и хорошо. Пиши рапорт на его отправку и сообщи Коленкину, а я пойду готовить на него документы, - повеселевшим голосом распорядился ротный. - А то ему доучиться не дали, забрали из ПТУ, да еще с туберкулезом кожи. Ведь железно мог закосить от службы…

Минут через десять я вызвал солдата в канцелярию и приказал ему сдавать оружие и имущество. Ничего не подозревавший боец сначала растерялся и даже обиделся: молодые идут на задание, а его оставляют. Но когда я ему объяснил ситуацию и сказал, что решение окончательное, боец слегка замешкался, не подавая никаких признаков радости, но глаза его чуть повлажнели. Через день он улетел дослуживать оставшиеся ему полгода в нашу бригаду, в Ростов.

И вот не прошло и месяца, как я его встретил в составе другой группы, с другим командиром при выполнении реального боевого задания. Но оставалось только надеяться на лучшее.

Ростовские группы заняли в качестве своих основных позиций левую оконечность вала, чуть дальше группы Златозубова. Два дозора из этих групп усилили наш правый фланг и тыл. Вооружением они ничем не уступали нашим группам из Ханкалы. Но все-таки несколько цинков с боеприпасами и одноразовых гранатометов мы им выделили.

Вечером среди отдыхающих фигур солдат под навесом я заметил чье-то массивное тело.

- Кто это? - недовольно спросил я. Тут своим солдатам места не хватает, нам еще только чужих халявщиков недоставало. А тело занимало место, которого хватило бы для двоих разведчиков.

- Это Грибок. Комбат 8-го батальона, - ответил мне кто-то.

Я опять недовольно поморщился. Во мне очень сильны традиции восточного гостеприимства, но я уже имел опыт, когда это качество мне вышло боком.

Полтора года назад меня судили судом чести офицеров части. Среди обвинений были как заслуженные, так и в большинстве высосанные из пальца, если не сказать хуже. Некоторые добросовестные офицеры с пеной у рта доказывали, какой я плохой командир и товарищ, с которым не то что в разведку - на одно поле по большой нужде не пойдут. Были и те, кто не побоялся начальства и высказался в мою защиту. Но меня более всего поразил один капитан, смело вставший и заявивший, что «этот лейтенант» обращался к нему, к капитану, только что прибывшему в нашу часть, фамильярно на «ты».

Невольно мне вспомнился тот холодный зимний вечер. Я был ответственным по батальону, когда посыльный привел в нашу казарму поздно вечером какого-то человека в гражданской одежде и передал мне просьбу дежурного по бригаде разместить его до утра. Мы разговорились и оказалось, что он приехал из Чирчика, где когда-то и я служил солдатом, окончили мы одно и то же военное училище, служить он будет в штабе нашей части и так далее. Как и положено на Востоке, я предложил ему поужинать, затем приказал солдату-каптерщику приготовить для капитана свежую постель в его каптерке. И когда я услыхал такое обвинение, то был только поражен. Я не стал тогда оправдываться, не люблю я этого, и лишь подумал: «Да, век живи - век учись. Надо было тебе, такому деликатному, предоставить ночлег в расположении роты, где постели кишмя кишат вошками и блошками, простынки двухнедельной свежести, а воздух полон озона от солдатских портянок».

После этого поучительного для меня случая мое гостеприимство стало распространяться только на хороших людей. А этот майор Грибок почему-то не вызывал никаких симпатий. Может быть, потому, что на этом суде он был в числе моих хулителей.