Альберт Зарипов - Воробушек

Подавленные печальной вестью мужики, которые весь вечер стояли и курили у ворот, молча встретили подъехавший автобус, приняли из него тяжелый деревянный ящик и понесли его в дом. Дверной проем оказался слишком узким для страшного груза, и погибшего с усилиями внесли в большую комнату.

Красная материя, которой был обит ящик, в нескольких местах порвалась, и теперь она кровавыми кусками свисала до самого пола. Затем из деревянного ящика достали цинковый гроб и установили посреди комнаты. В верхней части гроба было небольшое стеклянное окошечко, но кто-то сказал снять крышку.

Пока с ней возились, женский крик усилился…

У стены на стуле сидел дед Николай. Сашка был единственным и любимым внуком у старого фронтовика, окончившего войну в Берлине и расписавшегося на стене рейхстага. От страшного известия у него полностью отказали ноги и частично перестали слушаться руки, поэтому он сидел на стуле, раскачиваясь маятником назад-вперед, и молча плакал. Слезы текли по кривившемуся от внутренней боли лицу, но он не замечал их, продолжая смотреть на гроб.

Когда сняли крышку, на мгновенье стало тихо, но тут же людские крики, стоны раздались еще громче. Изнутри гроб казался полностью наполненным алыми гвоздиками, положенными в него на официальной церемонии прощания в воинской части, и только вверху виднелась голова покойного с белой повязкой на лбу.

Лицо было направлено вбок, и от противоположной стены медленно пошла заплаканная мать, которая смотрела со страхом и слабой надеждой, что это не ее любимый сын лежит в гробу. Но даже не повернув к себе полностью лица, она сразу же узнала сына по молоденьким усам, которые он отпустил после окончания училища…

В хор женских стенаний врезался наполненный болью и смертельной тоской крик матери:

- Сашенька-а-а Сашенька-а-а… Сыночек мо-о-ой… Родненьки-и-й… За что же тебя та-а-ак… Ох, горюшко-о-о…

Ее руки, упавшие на тело сына, вдруг судорожно схватили несколько гвоздик, лежавших у самого лица. Мать выпрямилась, поднесла цветы к своим глазам и заговорила с сыном, как с живым:

- Сашенька, ну что же ты лежишь… мертвый?.. Смотри, сколько у тебя цветов и они все живые… А ты лежишь… мертвый… раз, два, три, четыре…

Маленькая женщина стала аккуратно и тщательно пересчитывать гвоздики, доставая их из гроба одну за другой и складывая их в большой букет. Считала она внимательно, как будто от этого зависела чья-то жизнь, она не обращала внимания ни на окружающих родственников и соседей, ни на громкий плач по убиенному, и продолжала считать алые цветы…

- Девяносто три… - она положила последний цветок, и ее лицо озарилось внезапной радостью. - Здесь девяносто три! Посмотрите, люди, здесь девяносто три гвоздики, и все они живые. Ну посмотрите, люди…

С огромной охапкой цветов она подходила к каждому человеку и предлагала потрогать и убедиться в том, что они на самом деле живые. Она медленно обходила всю комнату, и от этого тягостного вида самые суровые и сдержанные мужчины не могли сдержаться от рыданий. Кто-то отвернулся к стене, чтобы не видеть материнского горя…

- Все… У Николаевны крыша поехала, - захлебываясь, почти выкрикнул один из стоявших у стены мужиков и выбежал во двор.

На это никто не обратил внимания. Все понимали, какое огромное горе свалилось на хрупкую мать…

- Ну вот, Сашенька, ты видишь - все говорят, что цветы живые… И их девяносто три штуки… Значит, ты живой… А ты лежишь как мертвый… - Нина Николаевна говорила с сыном ласково и тихо, но вдруг ее голос перешел на крик. - Нет!!! Ты живой!!!

После короткого молчания мать робко спросила:

- А может, ты просто спишь?.. Давай-ка я тебе колыбельную спою… Твою любимую…

Она медленно рассыпала цветы по гробу, склонилась над изголовьем и, положив правую руку на лоб сына, тихо запела:

- Месяц над нашею крышею светит, вечер стоит у двора. Маленьким птичкам и маленьким детям спать наступила пора. Завтра проснешься, и ясное солнце снова взойдет над тобой. Спи, мой воробушек. Спи, мой сыночек, спи, мой звоночек родной. Спи, моя крошка, мой птенчик пригожий, баюшки-баюбаю…

Пусть никакая печаль не тревожит детскую душу твою. Ты не узнаешь ни горя, ни муки, доли не встретишь лихой Не допев куплет, мать тихонько заплакала… Ее плач становился сильнее, но внезапно прекратился, и она продолжила петь, вытирая ладошкой слезы с лица:

Спи, мой воробушек, спи, мой сыночек, спи, мой звоночек родной. Спи, мой малыш. Вырастай на просторе. Быстро промчатся года. Белым орленком на ясные зори ты улетишь из гнезда…