Максим Михайлов - Мы все - осетины

— Ничего, старик, это ж наша богема, понимать надо, — ободряюще подмигнул я ему.

Проводник вряд ли знал кто такая эта самая богема, но на всякий случай понимающе мне кивнул.

— Ты быстрее в яму прыгай, — мотнул он в сторону хода сообщения подбородком. — Грязь не кровь, ее отстирать можно.

— Не учи ученого.

В тот момент я мысленно был уже на пятидесятиметровке, которую предстояло преодолеть. Уже несся по ней цепким внимательным взглядом замечая и фотографируя все вокруг. Так, значит здесь, кочка и следом за ней какая-то впадина, надо осторожно, чтобы не подвернуть ногу. Ага! А вот там, чуть в стороне небольшой пригорок, если что за него можно будет упасть, переждать минуту. Дальше неровный каменистый участок, надо будет внимательно смотреть под ноги, чтобы не споткнуться. Жаль, что отсюда не разглядеть сам ход сообщения. Как он сделан? Какой глубины? Можно ли в него будет нырнуть с разбегу? Не окажется ли перед ним бруствера?

А еще какой-то частью сознания я словно видел в тот момент грузинского снайпера на противоположном холме с плоской вершиной. Снайпер внимательно осматривал в бинокль линию осетинских окопов и блиндажей, подолгу останавливаясь, вглядываясь пристальнее, пытаясь засечь мелькнувшую тень, неосторожно высунувшегося из-под прикрытия ополченца, даже просто любое движение… Снайпер был раздражен своим утренним промахом и теперь горел желанием смыть чужой кровью позор своей неудачи… Он был горяч и нетерпелив, как все кавказцы, но сейчас собрал всю свою волю в кулак и ждал, ждал, когда судьба предоставит ему шанс на удачный выстрел. Любовно пристрелянная, работающая, как часы эсвэдэшка лежала рядом, дожидаясь своего часа. Можно было бы наблюдать за осетинским постом и через ее оптику, это уменьшило бы время необходимое для выстрела, но во-первых установленный на винтовке штатный прицел серьезно проигрывает биноклю по части увеличения, а во-вторых сильно сужает поле зрения стрелка. Так что для поиска цели предпочтительнее, конечно, бинокль. А схватить в нужный момент винтовку он успеет, на это не потребуется много времени, жертва никуда не уйдет.

Что-то неприятно сжалось у меня в животе от того, что я слишком ясно увидел его: спокойного, деловитого, одетого в натовский камуфляж… Он был чем-то похож на неспешного старого мастера в заводском цеху, того, что делает свою работу привычно и неторопливо, не допуская ни малейшего брака. Такой не промажет, неожиданно ясно понял я, не промажет и не оставит мне ни малейшего шанса. Он наверняка видел, как подъезжала наша машина, может даже успел рассмотреть, сколько сидело в ней человек. А еще он никак не мог пропустить бестолкового Фиму, просто решил по нему не стрелять, чтобы без лишней суеты положить двух его спутников. Ведь ясно же, что бежать будут с того же места один за другим. Я зажмурился и как наяву представил его холодную торжествующую улыбку и левую руку, ласкающую приклад лежащей рядом винтовки. Вот сейчас, сейчас… Только я поднимусь из травы, еще даже не успев сделать первого шага… Он неспешным точным движением кладет в сторону не нужный больше бинокль, ловко перехватывает эсвэдэху, вскидывает ее к плечу, указательный палец нежно ласкает курок, а угольник прицела уже ползет по моей груди, утыкается в самую середину и съезжает чуть вниз. Самое надежное бить в живот, и попасть легче и ранение в полевых условиях, где далеко до хирурга и операционной, скорее всего окажется смертельным. Я бегу, задыхаюсь, заставляю быстрее и быстрее топтать горный склон давно не тренированные ноги, а беспощадный угольник прицела легко, играючи опережает все мои потуги убежать от него, и по щеке снайпера все шире и шире расползается улыбка. Он знает, в этот раз промаха точно не будет.

Скверную шутку сыграло со мной не ко времени расшалившееся воображение. Ноги словно приросли к земле, напрочь отказываясь подчиняться, отказываясь двигаться, бросать тело вперед в самоубийственный рывок.

— Ну ты чего? Чего ждешь? — шипел мне в спину Рауль.

Сначала в его голосе слышалось только удивление, но вскоре уже прорезалась звенящими нотками и злость. А я все никак не мог справиться с взбунтовавшимися вдруг мышцами, обзывал себя последними словами, понукал, уговаривал, но все никак не мог сдвинуться с места. И чем дольше я так сидел, тем длиннее и непреодолимее казались мне эти пятьдесят метров, которые в нормальной жизни и за расстояние-то посчитать сложно. Нет, нет, встать сейчас, оторваться от такой мягкой, такой уютной земли, выпрямиться из-под прикрытия высокой травы, будет равносильно тому, чтобы самому подставить голову под топор палача и нет такой силы, которая заставила бы меня это сделать. Пусть считают трусом, пусть думают обо мне, что хотят, зато я останусь живым и невредимым. Если им так хочется, пусть сами лезут в эти окопы, сами проводят съемки. А мне и тут хорошо, я и тут вполне их могу подождать…