Рудольф Бершадский - Смерть считать недействительной [Сборник]

К счастью, танк был полон сырой земли из окопа. Ею очень хорошо закидали пламя.

Наступила вторая ночь осады. Делать в башне больше было нечего. Митрофанов решил спуститься к остальным товарищам в окоп; его продолжали углублять, и особенно интенсивно — ночью.

В танке оставался один Пашинин. После его ранения Митрофанов излагал ему все свои решения особенно подробно, чтобы Пашинин по-прежнему чувствовал себя командиром танка. Пашинин нашел все приказания Митрофанова правильными и только попросил, чтобы на всякий случай ему оставили наган: ведь он остается наверху один. И добавил:

— А зарядить можешь одним патроном. Патронов, наверно, уже мало?

Действительно, патронов оставалось в обрез, да и наганов имелось лишь четыре штуки, но Митрофанов без звука дал револьвер Пашинину.

В окопе вполголоса, чтобы не услыхал Пашинин, обсудили: как быть, если гитлеровцы все-таки подожгут танк? Выход оставался один: Митрофанов и Бовт, как пулеметчики, двинутся вперед, на два неподавленных дзота, заставят их замолчать, а затем Хайбуллин и Котолонский бегом проведут Пашинина.

— Но, конечно, это лишь на тот случай, если сюда по-прежнему не придут наши, — добавил Митрофанов.

И это не было сказано только для утешения. Никто из экипажа не сомневался, что не сегодня, так завтра, но немцев непременно выбьют из деревни.

Ночь прошла относительно спокойно. Гитлеровцы непрерывно освещали танк ракетами, однако штурмовать его все же не решались. Утром они подтащили противотанковую пушку. Впрочем, выстрелить из нее им не пришлось: три очереди из-под днища танка сделали свое дело: расчет пушки был выведен из строя полностью.

Настроение танкистов поднялось — гитлеровцы приумолкли. От одного лишь не было избавления — от жажды. Казалось, высыхают глаза. Перед бойцами все время плыли какие-то желтые и черные круги, и на что бы ни смотрели, все казалось струящимся.

Воды оставалось — только та, что во флягах. А ведь надо было смачивать бинты на ранах Пашинина — бинты страшно присыхали, — и надо было давать ему пить — он то и дело машинально облизывал сухие губы, нельзя было видеть это спокойно…

К счастью, под вечер хлынул дождь. Вода в окоп стекала смешанная с маслом, с горючим, грязная, желтая, но с радостью пили и такую, мылись, раздевались до пояса, плескали пригоршнями на утомленные тела — воды в окоп натекло по щиколотку, на все хватало!

Про запас наполнили водой также всю посуду, даже пустые канистры. Затем в эту ночь по очереди выспались.

Утром Митрофанов подсчитал оставшиеся боеприпасы: четыре неполных пулеметных диска, девять гранат, двадцать пять револьверных патронов. Пришлось подпускать гитлеровцев ближе, метров на тридцать — двадцать пять, бить только наверняка.

А они пробовали покончить с танком по-всякому. Однажды Бовт заметил, как какой-то унтер ползком подтягивает к танку бачок с бензином. Первым выстрелом из нагана Бовт пригвоздил унтера, а вторым — пробил бачок.

Экипаж не сводил глаз с наших позиций. Там стояла тишина. Но что она скрывала? Вовсе ли прекратили наши части наступление или готовятся к новому удару? Как узнать это? И удастся ли вообще до смерти узнать это?..

Хайбуллин принялся перечитывать письмо, которое получил перед самой атакой. До сих пор отвечать было некогда. Ответить, что ли, сейчас? Вот было бы интересно, если бы ответ все-таки ушел по назначению…

Но ответ не клеился, сколько Хайбуллин ни старался. И когда его требовательно позвал к себе Пашинин, он даже обрадовался.

Пашинин спросил, как дела с боеприпасами, но так взволнованно, что Хайбуллин удивился: все время до этого командир, несмотря на раны, держался бодро. Однако Хайбуллин ответил, не подав виду, что удивлен. Цифры были тревожные. Но, услыхав их, Пашинин неожиданно успокоился:

— Хватит! — произнес он уверенно: — Видишь: наши уже на подходе. Вот — двадцать партизан ползут.

Впервые за время осады Хайбуллину стало по-настоящему страшно, особенно когда он, невольно подчинившись уверенному тону Пашинина, посмотрел в ту сторону, куда указывал слепой, и понял, что он на мгновение поверил старшему лейтенанту…

А Пашинин продолжал приказывать:

— Прикройте их отсечным огнем, чтобы немцы не могли ударить им в спину! Понятно?

Хайбуллин спешно спустился к Митрофанову под танк — доложить, что командир потерял рассудок. Но Митрофанов — и это увидели все — не нашел, что ответить Хайбуллину. На секунду установилось полное молчание, а затем каждый снова принялся за свое дело. Так, словно и не прерывал его.