Рудольф Бершадский - Смерть считать недействительной [Сборник]

Не помню, как реагировал на это Андроников, но я хоть и отдал в душе должное прозорливости Бати, не сумел, кажется, выжать из себя очень уж счастливой улыбки.

Батя сделал вид, что не заметил этого:

— Доброй ночи, товарищи! До завтра!

И знаете, оказался прав, как это ни странно! Ночь прошла на редкость спокойно. Правда, подобострастие хозяйки, к которой нас определил Батя, сначала возбудило во мне и Андроникове сильное подозрение. Оно чудилось нам во всем: в ее желании обязательно накормить нас на сон грядущий, хотя мы только что поужинали у Морозовой; в предложении постирать портянки и согреть горшок воды, чтобы вымыть нам ноги; даже в том, что она пыталась сливать нам воду на руки, когда мы умывались, и ни за что не хотела позволить нам делать это самим.

Но потом — не знаю, как Андроников: у него нервы были напряжены особенно, ведь это был его первый за всю жизнь выезд на фронт, — а я решил так: ясно, почему женщина места себе не находит. Какой-никакой у нее сын, а ей он все-таки дитя родное. Случись с нами что-нибудь, она понимает: ее-то Павлу Батины ребята первому голову снимут…

Андроников даже привстал на локте, когда я принялся разуваться. (Мы устроились на печке, ближе к выходу из избы.) Нагнулся к моему уху и спросил шепотом:

— Ты всерьез это?

Ярко светила луна. Я видел его лицо, как днем.

— Да. А что?

— Но… — и он метнул глазом в сторону хозяйки.

— Вот и хорошо, — ответил я. — Она и подежурит за нас.

— Ну, знаешь ли!.. Ты как хочешь, а я, прости, спать не стану.

— Дело хозяйское. Впрочем, напрасно. Спокойной ночи.

У меня с детства привычка: чтобы уснуть как следует, мне обязательно надо разуться. Да и то сказать, было жаль бесцельно тратить такую роскошную ночь: в тепле, на печке, на громадной пуховой подушке, — хозяйка извлекла ее специально из заветного «приданого» сундука…

Утром невыспавшийся Андроников принялся выговаривать мне:

— Ну и спишь же ты! Так и не просыпался? И ничего ночью не видал?

— Ничего. Если не считать снов.

— А что тебе, интересно, снилось?

— Даже смешно: будто хозяйка осуществила свое намерение и мыла мне ноги.

— Ну, это понятно, почему тебе снилось. Это теленок за печкой обсасывал тебе ступни. Мне даже стало занятно: проснешься ты в конце концов или нет? Но ты только другую ногу ему подставлял!.. А вот не во сне, наяву, ты ничего, кроме этого, не слыхал и не видал?

— Нет, — вынужден был признаться я.

— А между прочим, часа в два к нашей хозяюшке припожаловал ее сынок. Сперва мимо окошка прошмыгнула его тень с винтовкой, потом раздался его осторожнейший стук в дверь, — вернее, даже не стук, а кто-то поскребся в дверь. Хозяйка моментально вскочила, — как будто ждала! — накинула на себя шаль, тихохонько сняла щеколду с двери и босиком вышла в сени. Постояла там не больше минуты, что-то сердито сказала тому, кто был на улице, и сразу же вернулась обратно к себе на лежанку. А ты всё лишь: хр… хр… хр…

Я почувствовал себя виноватым перед бдительным невыспавшимся Андрониковым и робко пообещал, что никогда больше при подобной ситуации не буду спать…

Но он, когда мы вернулись в избу Февронии Епифановны к Бате, опять изложил все подробности моего недостойного поведения ночью.

Батя от души смеялся, слушая этот рассказ, тем более что рассказ был в таком исполнении. Но вдруг впервые за все время позволил себе вмешаться в разговор сын Февронии Епифановны — Степа, Батин ездовой в эту поездку. Это был юноша с такими ангельскими льняными кудрями, какие я видывал только на сцене — у отрока Вани в опере «Иван Сусанин».

Со своей пугливой улыбкой и длинными пушистыми ресницами Степа робко выпевал слова тенором.

— Нет, товарищ интендант третьего ранга, — обратился он к Андроникову, старательно выговаривая звание Андроникова полностью, — то не сын хозяйки, то я к ней приходил.

— Вы? — Андроников почувствовал себя неловко. — Зачем?

— А сказать ей, что если с вами что случится, то пусть она со своим Пашкой заранее прощается. То я ей по-соседски пообещал…

Я был реабилитирован.

Вскоре Батя со Степой на некоторое время уехали, захватив с собой и Андроникова, а я остался у Февронии Епифановны и, пока она готовила обед к их приезду, подробно ее проинтервьюировал. Она чистила картофель, доставала из подпола мед и капусту, резала на мелкие куски сахарную свеклу — ее подавали здесь на сладкое вместе с медом, — оттирала от паутины заветную бутылку самогона, хранившуюся где-то в самом дальнем углу под-пола, перетирала пять — по счету — лампадок для спиртного… Руки ее были заняты беспрерывно, но работа была привычной, нисколько не отвлекала Февронию Епифанову и не мешала ей рассказывать.