Олег Селянкин: О друзьях-товарищах

И вот настал 1943 год. Опаленное зноем небо нависло над истрескавшейся землей. Сникли травы, высушенные солнцем, задушенные пылью. Раскаленный воздух даже на ранней утренней зорьке пахнет не травами, не луговыми цветами, а сгоревшей взрывчаткой.

Над всем этим господствуют грохот разрывов и рев моторов. Битва под Белгородом в разгаре: фашисты все еще надеются прорвать фронт, пока еще тешат себя мечтой о походе на Москву. Они упорно не хотят замечать, что советские солдаты уже научились побеждать. Да, к этому времени у нас за плечами уже был опыт разгрома фашистов под Москвой и Сталинградом, и мы знали, были уверены, что сокрушим врага и на этот раз. Вот поэтому и были невероятно упорными те бои, вот поэтому с коротким перерывом на несколько ночных часов и грохотала артиллерия, выли в воздухе тысячи авиационных моторов, утюжили окопы, рвали землю гусеницами и наши, и фашистские танки.

В низинке, которая спряталась между двух пологих холмов, стоит одинокое орудие. Около него — четыре пропотевших, пропыленных и измазавшихся в пороховой копоти солдата. А вокруг — воронки от множества бомб и снарядов, сожженная взрывами трава. И трупы. Тела товарищей, которые еще сегодня утром были расчетом этого орудия. Они лежат там, где их застала смерть: у живых нет времени убрать павших в бою; живые только на минуты распрямляли усталые спины, а наблюдатель уже снова кричит:

— Танки!

Живые смотрят по направлению его вытянутой руки и видят, как из-за гребня холма вываливается на них тринадцать фашистских танков. Тринадцать танков против одной пушки, около которой всего четыре советских солдата.

— Орудие к бою!

Это приказал Александр Старцев. Он уже склонился над прицелом, наводит перекрестие нитей на головной танк и ждет: врага слишком много, значит, бить нужно только наверняка.

А блестящие гусеницы вражеских танков впиваются в землю, рвут ее. С каждой секундой рев моторов становится невыносимее. Он, как огромная тяжесть, давит, пригибает к земле. Но Александр пересиливает себя и командует:

— Огонь!

Головной фашистский танк дымным костром замирает на склоне холма.

— Огонь!.. Огонь!.. — сам себе командует Старцев, и новые снаряды несутся навстречу бронированным коробкам.

Никто из солдат расчета не мог сказать, сколько времени длился этот неравный бой. Но каждый и на всю жизнь запомнил тот момент, когда фашистские танки повернули вспять. Не все повернули, конечно: от четырех, превратившихся в огромные костры, тянулись к небу плотные столбы черного дыма.

Теперь бы хоть маленько отдохнуть, теперь бы хоть один глоточек холодной родниковой водицы…

Старцев спрашивает:

— Как снаряды?

Заряжающий не отвечает. Он лежит на изрытой снарядами земле и словно обнимает ее своими еще недавно такими сильными и ловкими руками.

Теперь у орудия осталось лишь трое…

А танки уже снова атакуют. Теперь Александр действует и за заряжающего, и за наводчика, сам же и стреляет. В те минуты жаркого боя он только работал, работал сноровисто и быстро; в те минуты он думал только об одном: как бы побольше уничтожить вражеских танков. Он выполнял свой солдатский долг, выполнял так, как только мог.

И еще помнил Александр, что вскоре от его выстрелов запылали еще два танка, а один, с перебитой гусеницей, застыл на гребне холма. Потом яркое пламя стеной встало перед глазами, заметалось и вдруг превратилось в плотную черную пелену, которая закрыла солнце. А сам он словно погрузился в сон…

Очнулся Александр Петрович уже в госпитале. Здесь ему сообщили, что за тот бой ему присвоено звание Героя Советского Союза.

Все это, повторяю, я узнал сразу, как только заговорил с вроде бы знакомым мне человеком, которого встретил на одной из улиц Перми.

А о Василии Ивановиче Бачурине я впервые услышал от капитана 1-го ранга В. М. Митина, с которым вместе мы служили на Волге и Днепре. Встретились после продолжительной разлуки и, что вполне естественно, разговорились. Вспомнили минувшие бои, товарищей, с которыми прошли через все это. И вдруг он посуровел, сказал с особой значимостью:

— Помнишь, мы с тобой тогда говорили, что не может быть подвига величественнее, чем высадка десанта в Керчи и Феодосии? Так вот, оказывается, бывало и почище. Слыхал про высадку десанта в Николаеве? Между прочим, в том десанте твой земляк участвовал — Бачурин Василий Иванович. Знаешь такого? Хотя откуда тебе знать его: он — коренной черноморец, а тебя везде, кроме Черного, мотало.