Игорь Николаев - Лейтенанты (журнальный вариант)

После нескольких часов тряски нас в кромешной тьме вывалили в голом поле, приказав занять оборону. Тут и обнаружилось: исчез командир роты.

В последний раз видели возле повозок. Как “занимают оборону”, мы, лейтенанты, понятия не имели.

Батальон копошился во мраке. Бойцы рыли окопы-щели: прошел слух, что у немца могут быть танки. Я стал судорожно вспоминать, как надо побеждать танки. Плакат с двумя горящими “тиграми”, сияющим красноармейцем в обнимку с противотанковым ружьем (ПТР) и геройской Звездой на груди. Еще лозунг: “Храброму пехотинцу танк не страшен!” Ничего из того, чем пехота уничтожала танки, как нарочно под рукой не было. Ни гранат, ни бутылок с зажигательной смесью, ни бронебойно-зажигательных патронов...

Очень скоро я пойму идиотизм и безответственность подобных “средств” и инструкций к ним, сочиненных патриотами глубокого тыла. Чего только стоило наставление к бутылке: перед броском в танк чиркнуть спичкой о терку, поджечь смесь и кинуть... Очевидно, немецкие танкисты в это время глядели бы на Ивана разинув рты: “Дескать, вас ист дас?” Противотанковое ружье в исключительных случаях и в очень умелых руках еще могло помочь против среднего танка, а противотанковой гранатой хорошо глушить рыбу, но при предельном внимании, ибо РПГ-40 имели обыкновение рваться на замахе.

Мое громкое возмущение, что нас привезли на убой (“Мы Красная Армия или колхоз „Красный лапоть“?!” — любимая поговорка нашего училищного ротного Яблоновского), прервал Мясоедов, предложив не “качать права”,

а копать щель, чтоб спрятаться от танков: “Одну вдвоем — быстрее будет и надежнее!” Мясоедов — рослый и сильный, довольно флегматичный малый. Выпускник Ташкентского пулеметно-минометного училища имени Ленина.

— Копай как можно глубже и как можно более узко, — сказал Мясоедов. — Нас не заметят и не раздавят.

Еле втиснувшись в выкопанную на совесть щель, мы с ним продремали до рассвета. Немцы не появились. Пожевав всухомятку, полк пешим ходом двинулся дальше.

Командир нашего батальона — капитан Старостин. Фамилия футбольная, “спартаковская”, мне грела душу.

Перед выходом Старостин довел до офицеров полученный из полка приказ: “Преследовать противника, отходящего в сторону города Глухов. Город Глухов освободить”.

— Как это — преследовать того, кого нет? — спросил кто-то из бывалых.

— Без боеприпасов? — изумился другой.

Старостин был краток:

— Есть приказ, будем исполнять.

Едва мы, одолев привычные сорок—сорок пять километров, расположились на ночлег, нас подняли. Еще километров на пятьдесят (судя по карте): скорее освобождать Глухов. Бойцам тяжело: все снаряжение и тяжелое оружие (минометы и пулеметы) несут на себе. После коротких привалов (десять минут отдыха после пятидесяти марша) я своих проверял в темноте на ощупь. Уставшим людям ничего не стоило незаметно для себя заснуть, отойдя чуть в сторону.

В стрелковых ротах некоторых вели, как пьяных, под руки. Они болели “куриной слепотой”. Ничего не видящие в темноте все равно считались боеспособными.

Среди минометчиков таких не было, но они стали засыпать на ходу. Одно дело — когда при повороте дороги в кювет валится спящий с карабином или винтовкой (лишь бы без штыка), и другое — наводчик со стволом на плече (как-никак 16 килограммов). Двунога-лафет и опорная плита крепились за спинами на вьюках. Но, как ни крепи, при внезапном, во сне, падении, да еще в канаву, человек мог серьезно покалечиться. Двунога весила под 18 килограммов, плита — 22. Главные мучения наступили утром, когда стало пригревать солнце. Строй окончательно развалился. Одни, натыкаясь друг на друга, не сдаваясь, тащились вперед, другие укладывались прямо на дороге…

В полдень разрозненные группки батальона из последних сил тянулись по бесконечному подъему в центре Глухова. До собора дошло человек тридцать. Остальные двести пятьдесят остались лежать по всему пути.

У соборной ограды я повалился на землю, с трудом заставив себя стянуть сапоги... Смог дойти, видимо, на лейтенантском гоноре. Но как сумел не отстать взвод с минометами! Самое поразительное в девяностокилометровом форсированном марше — бесполезность: Глухов уже двое суток был освобожден соседней дивизией.

К вечеру нас растолкали. Подтянулись отставшие. Еды у нас не было,

и кормили нас жители. Взвалив на себя бутафорское (без боеприпасов) оружие, полк двинулся дальше. Я никак не мог понять: что происходит? Чтоб такой разрыв между тем, чему нас учили, и тем, что на самом деле! А если б в Глухове сидели немцы?