Иван Шевцов: Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света.

- Демонстрируют на левом. Отвлекают внимание от правого. Ясно…

- Ты уверен? - переспросил Мухтасипов, медленно закуривая папиросу и подойдя к рельефу участка.

Замполит был старше начальника на четыре года, он казался более сдержанным и вдумчивым, имел привычку все подвергать сомнению, к чему Глебов никак не мог привыкнуть.

- Совершенно уверен! Тут и дураку все ясно. Стал бы я перед тем, как перейти границу, зажигать спичку и плескаться в воде.

- Тут они тебя и купили, рассчитывая вот на подобную элементарную логику. - Мухтасипов любил порассуждать, поговорить "красиво".

- Дорогой мой политрук, пора бы тебе усвоить, что логика у нас железная, - не то с подначкой, не то серьезно сказал Глебов. - По законам этой логики мы избежали прорыва во время паводка.

Мухтасипов улыбнулся глазами и только протянул:

- Да-а… - Больше сказать ему было нечего: Глебов ссылался на пример более чем убедительный.

Почти всю зиму, во всяком случае большую часть ее, многие заставы отряда, в том числе и пятая, несли охрану границы по усиленному варианту: скованная льдом река не представляла особой преграды для нарушителей, частые метели и снегопады заметали следы, затрудняли видимость. Поэтому, когда в начале апреля по реке с грозным гулом и треском пошел лед, пограничники вздохнули: на целую неделю грохочущая льдинами река казалась неприступным рубежом. Все заставы перешли на обычную охрану границы, все, за исключением пятой: ее начальник лейтенант Глебов решил продолжать усиленную охрану, которая требует почти удвоенного напряжения. "Чудак этот Глебов", - посмеивались начальники соседних застав. "Что вы там мудрите с усиленной?" - басил в телефон недовольный комендант участка. А Емельян отвечал:

- Я прошу, товарищ майор, именно на время ледохода разрешить мне усиленную охрану.

Комендант не стал требовать мотивов, разрешил. А через два дня, пользуясь длинным шестом, перепрыгивая с льдины на льдину, на участке пятой заставы перешел границу с той стороны немецкий агент и был задержан нарядом, едва только ступил на наш берег.

- Да-а, логика у тебя железная, Прокопович, - повторил Мухтасипов после долгой паузы.

В это время в канцелярию вбежал встревоженный дежурный сержант Колода (фамилия на редкость не соответствовала его внешности - маленький, юркий человек с настороженными серыми глазами на продолговатом остроносом лице) и громко доложил:

- Товарищ лейтенант! На правом фланге в районе малой рощи - красная ракета.

Одна красная ракета - это серьезный сигнал.

- Тревожную группу- - в ружье! Оседлать Бурю! Федина и Смирного - ко мне!

Усталость, веселая улыбка - все вдруг исчезло, растаяло. Теперь в тесной неуютной канцелярии заставы стоял невысокий, собранный, с суровым лицом командир, и все в нем казалось неукротимым, твердым, железным. Он быстро, но не теряя хладнокровия, застегнул бушлат, поглубже надвинул на лоб зеленую фуражку, сунул в карманы две ручные гранаты и тоном приказания негромко, даже глухо, сказал:

- Товарищ Мухтасипов, остаетесь за меня. Тревожную группу вышлите на правый фланг, на самый берег реки к Синей бухте. Доложите дежурному по комендатуре, проинформируйте соседа!..

Когда он вышел во двор, дождя уже не было. Колода ворчал на Смирного. У дверей заставы, нетерпеливо перебирая крепкими, неутомимыми и быстрыми ногами, ждала своего хозяина оседланная Буря, черная, как эта ночь, пушистогривая, крутогрудая, с огненными умными глазами и широким крупом. Она чувствовала, что побеспокоили ее ночью не напрасно, что предстоит не простой, обычный пробег: тревога и быстрота, с какой ее седлали, вывод собаки - вся эта напряженная атмосфера чрезвычайного происшествия передалась и ей.

Приказав Федину следовать за ним к малой рощице, Глебов дотронулся горячей рукой до крутой теплой шеи Бури. Она вся дрожала в ожидании седока. Глебов в потемках нащупал стремя и легко вспорхнул в седло. В этот миг там же, на правом фланге, полоснули ночь две ракеты: наряд вызывал начальника заставы. Буря вздрогнула, вскинула голову, навострив уши, замерла, зорко всматриваясь в то место, где, прочертив огненные дуги, раскрошились и угасали ракеты, и затем с места взяла такой ярый галоп, который с достоинством оправдывал ее имя.

Глебов, привстав на пружинистом стремени, подался всем корпусом вперед, прильнул к вытянутой шее лошади, ткнувшись лицом в рассыпанную ветром гриву. Ему казалось, что и он и Буря обрели крылья и, не касаясь земли, летят, как сказочные ночные птицы. Только изредка мельком его задевала неприятная мысль: а что, если Буря споткнется о корягу, поскользнется или в темноте со всей своей бешеной прыти врежется в сосну? Что останется тогда от лошади и всадника? Но Глебов тут же отгонял эту леденящую мысль, убеждая себя, что такое может случиться с кем угодно, только не с Бурей, которую он считал лошадью совершенно необыкновенной, наделенной сверхъестественным чутьем, интуицией, силой. И кто знает, может, на самом деле Буря обладала удивительной способностью видеть в ночи, различать или чувствовать препятствия на своем пути. Или она так великолепно знала местность, что могла с завязанными глазами промчаться в любой пункт участка заставы? Во всяком случае, минут через десять она как вкопанная остановилась точно на том месте, с которого были посланы в небо две последние ракеты, вызывавшие начальника заставы.