Иван Шевцов - Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света.

Поселился солдат у сиротки, поначалу вроде бы квартирантом, за хозяйство взялся - избу перекрыл, то да се сделал. В волости секретарем партийной ячейки стал работать - в партию большевиков на фронте вступил. Полюбил Аннушку и женился по всем правилам и даже в церкви венчался, хоть и коммунист: так невеста пожелала. Через год сын у них родился. Решили назвать Лениным - Аннушка вначале как-то сомневалась: хорошо ли это будет? А потом согласилась - убедил муж.

Прокоп выпил стакан самогона и пошел сына регистрировать - по старинке эту обязанность исполнял сельский поп. Недолюбливал батюшка пришлого коммуниста и побаивался его: уж больно горяч и упрям был служивый. Достал поп толстую с ободранными углами книгу, обмакнул в чернила перо, спросил, не поднимая от бумаги глаз:

- Как назвали младенца?

- Ленин! - выпалил Прокоп, сверкая озорными глазами.

Поп нахмурил брови и снял очки. С минуту молчал, всматриваясь в Глебова: шутит или всерьез? А когда убедился, что не шутит, отрубил:

- Такого имени нет.

- Ленина нет? - протяжно переспросил Прокоп, готовый схватить попа за бороду. - Да я тебя за такие слова…

- Ленин - это фамилия. А имя его, если я не ошибаюсь, Владимир, - поспешил объясниться поп.

Эта фраза обезоружила Прокопа. Он стал вслух рассуждать:

- Ленин - один. Что верно, то верно - один на весь свет, для всего мирового пролетария. - И вдруг на лице его засияла радостная находка: - А ты про Карла Маркса слыхал?! Так вот и запиши моего сына Карлой. Понял? Это тебе не фамилия, а доподлинное имя - Карла. Видал толстую книгу? Потолще твоей библии будет. "Капиталом" зовется. Так ее этот самый Карла Маркс сочинил против мироедов-буржуев, против ихнего капиталу.

Поп вздохнул и положил перо на книгу.

- Не озоруй, Прокоп. Не православное это имя - Карл. Ты сам из какого народа будешь?

- Я-то? Как из какого? А то сам не знаешь? Из российского. Волгари мы… - И, немного подумав, спросил: - Значит, Карлой не желаешь? Ну хорошо, батюшка, найдем православное, самое что ни на есть российское. Сейчас я тебе дам такое имечко!.. Сейчас, сейчас, погоди малость. Я посмотрю, что ты мне еще запоешь. Ты Емельку Пугачева знаешь?

- Ты это к чему?

- А к тому, что я сына своего желаю так назвать: Емельян! Е-мель-ян! - повторил он торжественно. Должно быть, стакан хорошего самогона благоприятно действовал на Прокопа: он ликовал. - Пускай растет новый, советский Емельян. Пускай поднимает народ русский против мирового капиталу. Я его на Волгу повезу. В Жигули. Тут мы долго не задержимся, в ваших болотах. Слыхал про Жигули? Да где тебе!.. Волга - это не Двина какая-нибудь. Волга - это, брат… мировая река, можно сказать, не река, а океан-море!

Не пришлось Прокопу повезти Емельяна на Волгу. Года через два, когда он вместе с коммунистом Акимом Титовым начал создавать коммуну, убили его "зеленые" - так называли себя контрреволюционеры-бандиты, орудовавшие в те годы главным образом в сельской местности.

Отца своего Емельян не помнил. Аннушка замуж второй раз так и не вышла. Воспитанием Емельяна занимался друг Прокопа - председатель сельского Совета Аким Титов, вдумчивый степенный мужик "с характером", вступивший в партию большевиков на фронте под Петроградом. Емельяна он любил, как родного сына, и если, бывало, привозил детям гостинцы из города, то обязательно и Емельке давал. Ивана своего он часто журил за то, что тот не был первым учеником в школе, Емельяна в пример ставил как умного и прилежного мальчика.

В тринадцать лет Емельян писал корреспонденции в "Пионерскую правду" и районную газету. Писал о сборе пионерами золы для полей, о шефстве школьников над колхозными жеребятами, о том, что в буртах погнил картофель из-за халатности бригадира, и о том, как пьяный председатель колхоза потерял печать. Иногда его заметки публиковались, а чаще пересылались в различные учреждения "для расследования и принятия мер". В четырнадцать лет он печатал в районной газете фельетоны, хотя сам в редакции никогда не был: писал, посылал по почте свои материалы, ему высылали гонорар, который он до единой копейки отдавал матери.

Любил Емельян лошадей. Ездить в ночное для него было самым великим блаженством. Первую красоту земную он открыл в лошади пятилетним мальчонкой, наблюдая за лихими скачками сельских юношей на резвых конях. И вдруг кто-то объявил, что лошади свой век отжили, что на смену им пришли трактора и автомобили. (На колхозном поле Микитовичей пыхтел и тарахтел один-единственный "фордзон", и тот больше ремонтировался, чем работал, что же касается автомобилей, то в Микитовичах автомобиль видели всего лишь два раза - на открытом "фордике" приезжал секретарь райкома.) На колхозных лошадей теперь некоторые смотрели как на "обреченных историей", лишили их ухода и догляда, и лошади действительно вымирали.