Олег Смирнов - Эшелон

Разговор с Трушиным. О чем? Не о чем, а о ком. Об Эрне.

Трушин сказал мне как бы невзначай:

— Расстанься с немочкой, Петро. Что, русских баб не хватает? Оглянись вокруг…

— Хватает. Но пойми, так получилось. Прикипел к ней. Временами мерещится: люблю ее, немку, по-настоящему…

Сказал и вспомнил: по-настоящему — это ее выражение, Эрны.

Трушин сморщился.

— Вот уж точно: тебе мерещится! Осенись крестом — и сгинет наваждение!

Изволит шутить? И отчего затеял этот разговор? По собственной инициативе? Вдруг озарило:

— Тебя замначподива подбил?

Трушин малость смутился:

— На данный разговор? Ну, он, что из этого?

— Ничего… Но можете вы понять: немка тоже человек?

— Кто ж спорит, человек. Однако время, ситуация неподходящие…

— Мы всегда интернационалисты!

— Даешь, Глушков! Нашел на чем демонстрировать интернационализм! По-твоему выходит, ласкать немочку — святое даже дело…

— Ничего не выходит. — И я смутился. — Просто так получилось… И к тому же немки и немцы начнут меняться после войны…

— Дай-то бог.

— Я в том уверен…

— Слушай, Петро, ты же всемирно известный скромник по женской линии. Соблазнила тебя, что ли?

— Пошел к черту!

— Приворожила? Опоила зельем?

— Я сказал: иди к черту!

— Вот и побеседуй с таким… Ладно, будем считать: поручение замначподива выполнил. А углубляться в данную тему не буду: слишком интимна, так ведь?

— Воистину так, милый ты мой замполит! Отчепись, как говорят у нас на Дону. Я же не маленький, сам за себя отвечу…

— Ну и отвечай. Мой долг — предупредить…

— Уже предупреждали.

— Ох и упрямый ты осел, Петро!

— Благодарю за добрые слова.

— Не за что.

И мы рассмеялись — вроде бы ни с того ни с сего. Рассмеялись, впрочем, невесело. И уж вовсе мне стало грустно, когда Трушин добавил доверительным, дружеским тоном:

— Я тебя понимаю, Петро. Понимаю, но одобрить не могу. Извини.

Я с вечера знал, куда мы пойдем утром. Нас, офицеров, после обеда оставили, и командир полка объявил, чем подразделения займутся завтра. Новость была ошеломляющая, и сразу забылся казус за обеденным столом.

К обеду я опоздал — задержался в штабе дивизии, куда выезжали с комбатом на инструктаж по караульной службе, — в столовую мы вошли, когда уже раздавали второе. Комбат и я попросили разрешения присутствовать, командир полка кивнул. Комбат пошел к голове стола, я — к хвосту: за каждым был закреплен стул согласно чину. У нас принято говорить: "Приятного аппетита". Мне это пожелание давно казалось сусальным, мещанистым, и я решил на сей раз избежать его, шутливо сказал соседям:

— Волчьего аппетита!

Кто-то рассмеялся, кто-то обронил: "Спасибо, тебе того же", начальник же штаба скрипуче произнес на всю столовую:

— Товарищ Глушков, к вашему сведению: мы люди, а не волки!

Гляжу на него — майор бурачно-красный, злой. Неужели я сморозил что-нибудь? Или шутка не дошла до майора, большим умом он не отличается. Надо было бы сказать: "Хорошего аппетита!" — и он бы не разозлился. Мне неудобно, я смущен. И всем неудобно, кроме майора. Оп скрипит:

— Вы поняли, лейтенант Глушков?

Я собираюсь ответить: "Так точно, товарищ майор", привстаю и цепляю за скатерть — тарелка с супом опрокидывается на меня.

Стою дурак дураком, с макаронинами на гимнастерке…

А командир полка сообщил нам: завтра будем тренироваться в посадке в эшелоны, выделен один железнодорожный состав, поэтому будет составлен график, какому подразделению в какой день тренироваться.

Перед ужином начальник штаба собрал офицеров, зачитал инструкцию о том, как грузиться в эшелоны, и перечислил подразделения, выделенные для тренировки завтра; была названа и моя рота.

Я слушал майора, стараясь не думать, почему у багроволицего, тучного человека скрипучий, въедливый голос. Я старался думать о том, как получше подготовить личный состав к необычным завтрашним занятиям.

Накачал командиров взводов и моего заклятого друга Колбаковского. С той поры, как меня назначили ротным, старшина переменился — сама учтивость и предупредительность. Хитер старый служака, на всякий случай перестроился: пу как из временного стану постоянным? А вообще-то он толковый хозяйственник, хотя и комбинатор, за ним нужен догляд. Опытен, трудолюбив, требователен. Сдается, не было веских причин конфликтовать с ним, я раздувал, прыткий, самоуверенный вьюнош.

Подспудная, копошилась, саднила мысль: тренируют в погрузке на поезд, — значит, дивизию повезут. Куда? На родину, конечно! Но куда конкретно? Родина необъятна.