Олег Смирнов - Эшелон

У Головастпкова своя позиция: "С этой войной запустил всю пьянку". Поэтому спит оп немного, а пить замахивается много.

Один раз сорвался, полез на меня с кулаками, второй назревает?

Товарищи его опекают, не дают ходу, особенно Логачеев. И вот угрюмо-трезвый Головастиков катает желваки и поскрипывает зубами, они у него желтые, изъеденные табаком. Пожалуй, я зря не посадил его на гауптвахту. В назидание. Ему и другим.

Федор Логачесв вразумляет Головастпкова и вдруг, поймав мой взгляд, убирает под стол татуированные руки. Федя не такой уж скромник, и русалки, и голые бабы для него — тьфу, но меня почему-то конфузится. Не всегда, правда. Однако если вот так перехватит взгляд, убирает татупровочки. От греха подальше.

До войны Логачеев проживал в Дербенте, ловил рыбку на Касппп. Гордится тем, что он рыбак и что оп из Дербента. Говорит:

"Читали книгу "Танкер «Дербент»? Это в честь нашего города названо… Не читали? Как же так? Ай-я-яй… Сам я тоже не читал, но про книгу слыхивал, мировая, сказывают, книга. И город Дербент мировой!" В Дербенте у пего жена, два сына, три дочери, отец, теща, свояченица, живут все в одном домике, на прибрежье.

Им Логачеев аккуратно шлет письма-треугольнички, многочисленное семейство отвечает ему со значительно меньшей аккуратностью. В минуту жизни горькую Логачеев вздыхает: "Не пишут своему пахапу, мне то есть…" И еще повод для огорченных вздохов: "Пошто я не на флоте, а в пехтуре? Все из-за военкома, Юсупов ему фамилия…" Слово «флот» произносит с любовью, слово «пехтура» — с пренебрежением. А пехотинец он вполне исправный, кто воевал на пару, подтверждает.

— Послушай, Федя, — оаспт Головастиков, — регламент твои истек, кончай говорильню.

— Кончаю, — успокаивается наконец Логачеев. — Но ты учти…

— Учту, учту. — И Головастиков принимается вертеть здоровенную цигарку.

В теплушке накурено, дым кольцует "летучую мышь" на стояке. Парторг Симопепко морщится, подносит газету блпже к лицу.

Геворк Погосян фыркает:

— Начадили! Надо открыть дверь.

Его поддерживает Вадик Нестеров:

— И то! Дышать нечем.

Погосяну возражает дружок Рахматуллаев:

— Не надо открывать — на улице холодно.

Его поддерживает Яша Вострпков:

— Тепло выпустим…

Спор о том, отодвигать или не отодвигать дверь, разгорается, в него втягиваются остальные солдаты. Пустой, никчемный, он удивляет меня своей горячностью и раздраженностью. Из-за сущего пустяка лаются. Удивляюсь обычно неразговорчивым, печальиоглазым Погосяпу и Рахматуллаеву, — может, непогода на них подействовала больше, чем на кого-нибудь, вконец испортила настроение, — удивляюсь обычно вежливым, уважительным юнцам: спорят — будь здоров. Сверху, из угла, кто-то подзуживая, кидает:

— А не пойтпть ли на кулачки?

Действительно, только и остается решить этот вздорный спор потасовкой. Я говорю:

— Дневальный, отодвппь на минутку дверь. Проветрим и опять закроем.

Все молчат. Может, поражены несложностью и мудростью моего решения? Или просто не о чем говорить и спорить?

В теплушке блистательно отсутствует мой верный ординарец Миша Драчев. Повадился гостить в соседних вагонах, а то и отставать. Не скажу, чтоб мне его очень уж не хватало. Но вот кого не хватает, так это замполита Трушина. Давненько не заглядывал в нашу теплушку. Завернул бы к нам, покалякали бы, парень же в общем-то свойский. Ну да, я немного соскучился о нем.

И, подумав о Трушине и ошутив некую к нему близость, я вдруг ощутил близость и к тем, кто находился сейчас со мной в теплушке, ощутил общность, неразделенность с ними. Будем трезво смотреть на вещи: люди после войны меняются, но не настолько же, чтоб взаимно отдаляться, чужеть, что ли, друг другу. Ведь столько пережито вместе, и не должно это сгинуть без следа.

Командующий Третьим Белорусским фронтом Василевский сказал командующему нашей армией:

— Не надоело воевать, генерал?

— Надоело, товарищ маршал.

— Ну, так берите Кенигсберг и заканчивайте войну…

Командующий фронтом будто говорил это в шутливой форме, а командарм будто забеспокоился и начал сам себя поправлять, путаться:

— Воевать не надоело, товарищ маршал, военному человеку не может надоесть… Моя обязанность — не задумываться о проблемах, не умствовать, а выполнять приказы вышестоящего командования. Будет приказ — буду воевать, сколько нужно…

Александр Михайлович Василевский, образованнейший, умница из умниц, сказал с сожалением: