Виктор Делль: Скалы серые, серые

Кононов огляделся. Со всех сторон теснились серые скалы. И все вокруг было серым. Это цвет смерти, подумал он. Вроде савана. Дома все контрастнее: синь неба, озер, чернота леса… Здесь даже саван серый…

Боли он уже не чувствовал. Не чувствовал собственного тела. Оно уже умерло. Остались глаза, мозг, в котором копошились обрывки мыслей. Мать… Клава… Клава… Мать… В голове сработало: гранату рвануть у самого сердца, так вернее.

Именно в это время чуть не раскололась земля. Грянул гром. Так показалось. Гул давил к земле, гнул деревья… Он был совсем рядом, сразу за сопкой. Не бомбежка, нет. Это он еще смог определить. Над землей несся гул артиллерийской канонады. Фронт… Рядом… Невероятно, но это так… Туда надо, на этот гром…

Кононов пополз. Мешали лыжи. Он отстегнул их. Когда разгибался, потерял сознание…

Вновь пришел в себя, вновь буравил и буравил снег. День сменился ночью. Снова развиднелось. Он достал флягу, она была пуста. Выбросил. Нашел кусочек шоколада. Жевал. Снова ощутил боль. Сводило от боли скулы, ломило виски. Так ломило, как будто долбили кость… Он полз. Терял сознание, приходил в себя и полз…

Глянул по сторонам, увидел ель. Ель стояла на взгорке, ступенькой примыкавшей к сопке, метрах в трехстах от Кононова. Черная на фоне серых зарослей, ель притягивала старшину, манила к себе.

Дотянусь до ели, а там…

Он полз медленно, подтягиваясь правой рукой, помогая ногой, не глядя на ель, боясь остановиться. Стихло. Как будто и не было того гула, будто артналет — плод больного воображения. Но ведь он ясно слышал этот гул…

Остановил его звук. Тонкий серебряный звук лился, казалось, из-под земли. Кононов задержал дыхание, прислушался. Где-то совсем рядом журчал ручей. «Речку переходи у ели, — вспомнились слова. — Ты увидишь её. Такая черная здоровая ель».

Река… Ель… Неужто выбрался?

С большим трудом Кононов поднял голову, огляделся.

Нет… Это не та ель, не та река… Там не должно бить вон той дальней сопки… Не повезло… Ты вышел не в ту точку… Нет сил, нет продуктов… На большее тебя не хватит… Теперь ты замерзнешь, если не случится худшего… У тебя всего один выход…

Кононов подполз к дереву, привалился к стволу. Вдоль всего склона росли хилые деревья. От соседства с незамерзающим океаном на ветвях лежал толстый слой инея. От тяжести инея ветви и сами деревья склонились вдоль откоса. Будто кто их причесал гребнем в одну сторону. Речушка пробором делила заросли надвое. Что ж, все верно, подумал Кононов, трогая пальцами кольцо взрывателя. Я свое дело сделал. Осталось вздернуть это кольцо.

Он попытался лечь поудобнее, повернулся, потерял сознание. Во сне ли, наяву ли видел все, что с ним случилось потом. Белые маскхалаты, люди, голос: «Ты не дури, парень, свои!» Провал… Спирт жег горло, перехватывал дыхание. Тело терли вроде бы теркой… Лицо Денисова… Женские лица… Снова темнота, пустота…

Из письма

полковника Денисова

«…Он вышел на двадцать километров ближе к фронту, в стороне от того района, который мы с ним наметили для встречи. Его обнаружили полковые разведчики. С большим трудом расцепили его пальцы, вытащили гранату. Они же доставили его в госпиталь. Две недели он полз. Уму непостижимо, как выдержал».

Из рассказа

И.Н. Звягина

«…Многое выпало нашему брату. Тяжелая работа. Сколько отличных ребят не вернулось… Кононов молодцом оказался. Способный. Учился много, потому и отдача от него большая была. Но ведь он рано начал, прошел школу Ивана Захаровича Семушкина. Знал я этого человека еще с Испании… Профессиональный разведчик. Это он заложил в Кононова добрый фундамент… Я гордился своим учеником».

Кононов открыл глаза, увидел белый потолок. Повернул голову — ряды коек. Лицо на соседней койке в бинтах. Глаза и усы.

— Очухался? — спросили усы.

Старшина хотел приподняться, но сосед остановил его.

— Ты лучше не рыпайся, — сказал сосед, — швы порвешь.

— Где я?

Он уже понял где, но так хотелось подтверждения.

Лицо с усами засмеялось.

— В госпитале, конечно. С прибытием тебя, браток. С того света.

К койке подошла сестра.

— Говорит? — спросила у соседа.

Сосед кивнул.

— Как себя чувствуете, больной? — склонилась сестра над Кононовым.

— Вроде жив…

Жив!

Это слово улетало, возвращалось, ликовало, наполняло все его существо неизведанной доселе силой.

Жив!

Раньше он никогда не задумывался, что же это такое, его, Кононова, жизнь. Вспомнился колодец в поселке, качалка — насос. Он стоит у колодца, то поднимая, то опуская ручку насоса. Льется вода. Он стоит и качает. Много воды в колодце, вся не выльется. И вот… Чуть было не хватило. Оставалась капля, другая…