Вольфганг Ганс Путлиц - По пути в Германию (воспоминания бывшего дипломата)

Я охотно еще раз попрощался бы с Лааске. Но это было уже невозможно. Все же мне хотелось провести денек на немецкой земле, подышать воздухом родины. Я позвонил по телефону г-же фон Штеенграхт, замок которой — Мойланд близ Клеве — был расположен недалеко от границы, так что я мог доехать туда на автомобиле за четыре часа. Она сказала, что с удовольствием примет меня в воскресенье. Ее муж Густав тоже должен был в субботу приехать из Берлина и остаться до понедельника; кроме него, там будут только ее старик отец и еще один общий знакомый.

До германской границы я взял с собой Вилли, чтобы он мог съездить в Кельн и попрощаться со своей семьей. В воскресенье вечером он должен был встретиться со мной на вокзале в Эммерихе и вместе вернуться в Голландию.

Мойланд был одним из красивейших старинных замков Нижнего Рейна. Окруженный широкими рвами, он первоначально служил укрепленным бургом, а во времена Людовика XIV был полностью перестроен во французском стиле и превращен в его резиденцию. Миновав деревянный висячий мост на тяжелых железных цепях и проехав под аркой ворот, сложенных из песчаника, посетитель попадал во двор, увитый плющом. Как говорят, в этом дворе впервые встретились Фридрих II и Вольтер и часами прохаживались здесь, беседуя на философские темы.

Густав Штеенграхт уже почти год работал в Берлине в протокольном отделе министерства иностранных дел. Мы говорили о Лондоне, и я напомнил ему о том, как он задержал вручение верительных грамот Дирксена в Букингэмском дворце. Он, казалось, почти забыл об этом эпизоде. У меня сложилось впечатление, что с тех пор Штеенграхт стал как-то более задумчив.

Вечером мы впятером сидели за персиковым пуншем на задней террасе замка; под нами во рву квакали лягушки, а по ту сторону, у опушки леса с его вековыми деревьями, раскинулся большой луг, на котором прыгали кролики и паслись козули.

— Долго ли мы еще сможем наслаждаться миром? Штеенграхт подавленно промолвил:

— Только несколько дней. Вчера я говорил с Риббентропом. Он совсем рехнулся, и ничто больше не удержит его от продолжения преступной игры да конца. [254]

— Но скажите, Штеетгграхт, он и в самом деле воображает, что поход ограничится Польшей и что Германия сможет выиграть войну против половины земного шара?

— Риббентроп убежден, что Англия и не пошевелится. Вообще его больше ничто не пугает; да и действительно, германская армия превосходит все другие.

Этот вечерний разговор на террасе так взволновал меня, что в последнюю ночь, проведенную на немецкой земле, я не мог заснуть, хотя старые деревья мягко шумели под ветром и голуби мирно ворковали под крышей над моим окном.

На следующий вечер я заехал за Вилли на вокзал в Эммерихе. Его поезд немного опаздывал, так что мне пришлось ждать.

Незнакомая женщина, заметив на моем автомобиле голландский номер, подошла ко мне и сказала:

— Ах, возьмите меня с собой. Вот бы уехать отсюда!

Простой человек, с которым я разговорился, сказал мне:

— Пусть они только начнут свою войну! Лишь бы дали нам оружие. Мы повернем винтовки, и всей этой нечисти как не бывало!

Я разговаривал еще с несколькими людьми. Нацистов, воодушевленных войной, я не встретил.

Правда, Вилли рассказал мне, что его отец, трамвайный кондуктор в Кельне, бывший унтер-офицер, сказал ему:

— Не мели вздора насчет войны. Во-первых, фюрер не начнет войны, а, во-вторых, раз уж начнет, так он знает, что выиграет ее.

От Эммериха до голландской границы всего несколько километров. Дорога идет по возвышенности, с которой открывается вид на Рейнскую низменность. С запада надвигалась черная грозовая туча, и пейзаж был озарен фантастическим светом. Мы остановились и посмотрели назад, где за горизонтом скрывалась родина. Нам было ясно, что пройдут годы, трудные годы, прежде чем мы снова увидим Германию.

Три дня спустя Гитлер бросил на Польшу танки и бомбардировщики. [255]

Накануне вечером в Гааге появился Устинов и позвонил мне, назвавшись чужим именем. Я счел, что будет умнее не встречаться с ним лично, и послал Вилли на мотоцикле в расположенную несколько поодаль гостиницу, где остановился Устинов. Вскоре Вилли вернулся. Ванситтарт просил передать мне, что на этот раз Мюнхена не будет и что он помнит о своем обещании. Устинов останется в Гааге, чтобы переправить меня в Англию.

В следующее воскресенье в двенадцать часов дня истек срок английского ультиматума. Вместе с несколькими другими сотрудниками миссии я сидел в служебном кабинете Цеха у радиоприемника, настроенного на Лондон. Раздался знакомый бой часов Вестминстера. Затем стал говорить Чемберлен. Его голос звучал несколько озабоченно, но мы услышали лаконичную фразу: «We are at war with Germany» — «Мы находимся в состоянии войны с Германией».