Николай Черкашин - Знак Вишну

Дита пересекла Кирхенплатц по диагонали и благополучно въехала в безлюдный переулок Пивных Подвалов. Ставни в бюргерских домах были еще закрыты. Мокро блестели серые камни мостовой. Привычный запах торфяного дымка успокаивающе щекотал ноздри.

Навстречу вышли двое. Дита с ужасом разглядела приплюснутые фуражки, широкое золото русских погон… В узкой улочке не развернуться. Она крутанула рукоятку газа — вперед до упора! Но мотоцикл вместо того, чтобы резво рвануться, вдруг зачихал, застрелял и остановился вовсе. Нечего было и думать, чтобы попытаться запустить мотор. Офицеры приближались и, как показалось девушке, ускорили шаг, завидев немку за рулем военной машины.

Дита спрыгнула с седла и бросилась в ближайший дворик. Конечно же, они побежали за ней. Она слышала, как застучали их сапоги по тротуарным плитам. Они выследили ее! Они знали, куда она поедет! Они шли ей навстречу! Им прекрасно известно, что она застрелила русского солдата и теперь перегоняет его мотоцикл подальше от кирхи, подальше от дома. Они догонят ее и убьют. Убьют тут же, по праву законной мести!

Смертный страх охватил беглянку, когда она увидела, что дворик замкнут — ни одного прохода. Она нашла в себе силы вбежать в подъезд и взлететь по черной лестнице на самый верх — на чердачную площадку.

Вжавшись спиной в стену, она слышала сквозь бурное свое дыхание, как ворвались в подъезд преследователи, как поднимаются они по лестнице, как скрежещут, перемалываясь в прах, песчинки под подковками их сапог… И тогда фрейлейн Хайнрот достала браунинг, ткнула ледяное дульце чуть выше уха, закрыла глаза, шепнула «господи!» и рванула собачку…

Пистолет упал к ногам того, что поднимался первым. Он подобрал оружие, понюхал зачем-то ствол, покачал головой:

— Ну и дела!..

Потом коротко распорядился:

— Живлынев, беги в комендатуру! Я тут посторожу. Это ж надо… Такая молодая… — вздохнул капитан Цыбулькин и снял замызганную фуражку.

Ролики визжали и грохотали. Еремеев, судорожно вцепившись в скобу, ждал самого худшего — удара в темноте о что-нибудь острое или срыва с монорельса на всем лету… Но уклон кончался, и Орест с облегчением почувствовал, как колесики над головой стали замедлять бег. А вскоре снова пришлось привстать и помочь тележке руками.

Он так и не понял, что случилось раньше: грянуло из темноты короткое: «стой!», а потом ударил в глаза яркий фонарь, или сначала его ослепили и уж затем приказали остановиться. Главное, что внутренне он был готов и к тому и к другому.

Ролики взвизгнули в последний раз, скоба остановилась.

— Не стреляйте! У меня для вас важные новости! — крикнул Еремеев.

В ответ коротко хохотнули. Наверное, это и в самом деле было смешно: ждать важных новостей от голого человека, висящего по-обезьяньи на какой-то ржавой закорюке. Хорош гонец. Однако смех убил страх, отвел угрозу скороспешной пальбы.

— Ты кто? — спросили из темноты.

— Я Хильмар Лозовски, — ответил Орест слепящему фонарю. — Фольксдойче из Варшавы… Меня провела сюда фрейлейн Хайнрот. Дита Хайнрот.

— Хорошо. Иди вперед.

Еремеев сделал несколько шагов. Возникло вдруг премерзкое ощущение, что сейчас ударят ножом. Орест втянул живот и свел плечи. Но его никто не ударил.

— Я ничего не вижу!

— Иди и молчи.

Владелец фонаря зашел Оресту за спину, кто-то шел впереди.

Как видно, его конвоиры хорошо знали дорогу и, щадя батарейки, включали фонарь только на развилках и поворотах. В эти мгновения перед глазами Ореста маячила широкая спина, обтянутая морской альпаковой курткой.

Минут через десять они наконец остановились. Послышался металлический скрежет запоров, легкие удары в полое железо, тягучий скрип массивной двери; все трое перелезли через высокий порог и очутились, должно быть, в тамбуре, потому что лязгнула еще одна дверь и из-за нее разлился по стенам блеклый искусственный свет. На некогда белой медицинской кушетке лежал под одеялом грузный человек с криво вздернутой верхней губой. Орест узнал в нем мужчину, которого Дита привела утром в кирку. Кривогубый изумленно вытаращился и опустил ноги с кушетки. Наверное, он был здесь самым главным — уж не Вишну ли? — потому что один из «вервольфов» довольно почтительно объяснил ему, где и как был задержан этот странный тип, называющий себя польским фольксдойче.

Орест плохо слушал; у подножия кушетки сияла раскаленная проволока, навитая на кусок керамической трубы. Он присел к рефлектору и на все вопросы отвечал, купаясь в блаженном тепле. Пусть убьют, но дадут согреться.