Алескендер Рамазанов - Зачем мы вернулись, братишка?

«Слов нет, Макди? Это зря. Должны быть слова. Я тебе одну тайну скажу: действительно в начале было слово. Но какое! Нет, тебе еще рано об этом. А эта тряпица на стене по-прежнему – твой член. Посмотрим, может пригодится, хотя бы для опознания. Но сильно может дело запутать. То ли обрезан, то ли оборван».

Ты дрогнул, проклятый. Ты дразнишь меня из-за стен своей крепости. Трус. Давай, убей меня, если можешь. Вот тут ты и кончился со своей властью. А я – что сделал, того и Бог не может отменить. Сделано. Было.

«А ты язычник, шахид. Усомнился во всемогуществе Создателя? Может. Как во сне – все может! А насчет того, что я труслив, – это правда. Я – то, что есть. И создан из того, что есть. Ну-ка, подумай на досуге, какая она, смелость? Есть ли она? Кого там у вас считают смелым? И убить я тебя не могу. Точно. Нет такой фетвы у несчастного Отца Тьмы. И не я тебя вытащил на свет. Это вам все разрешено. А я свое место знаю. И твое тоже. Давай поживем со смелым парнем. Только, если будет страшно и совестно, так и говори, чтобы не мучаться. Там есть один нюанс, твой новый хозяин двадцать лет против вас воевал. Убивал. Э, не дергайся, на войне же, в этих, «кипящих» бочках. Шучу, в горячих точках. Как? На войне можно, а тебе – нельзя? Логично. Только я еще в этом не разобрался. Логично, но непонятно. Спасибо за вопрос. Да, возможно, и встречались раньше. А вдруг он – это ты, на самом деле? Представляешь, сам в себя бабах! Ту-ту-ту! Противник поражен! Смотри, вон, голова оскаленная, оскальпированная, точно она. Остальное сейчас прирастет, не бойся. Давай споем, перед стартом, почти про то, как на Марсе будут яблони цвести: «И помимо двух еще два сада…»

Обычная нечисть! Нет уже злобы, кого ненавидеть, нежить? И я самозабвенно исторгаю перед мучением жемчуг теплой, вечной мысли. Мой источник орошает меня:

«В душу и в три погибели! Куда ни зайдешь – голубизна прет. Кольца эти в ушах. Бусина в носу. Точно прыщ гнойный. Эх, пацаны! Если задуматься: кто-то же лепил ваши душонки? Вот сейчас он подаст мне бокал рукой, которой член своего любовника в зад себе пихал? На морде написано. И как ведь смотрит, волчонок. Точно мысли читает. Нормальное пиво. Утро туманное, утро седое. Седое и лысое! И дурманное, точно. Сто грамм с утра – весь день свободен. Надо было, придурку, три года назад уволиться. Сорок пять – ягодка опять. Сорок восемь! Ну и хрен с того? Что их пугает? То, что правду излагаю? Воровал? А как же! Наркотики? Не сомневайтесь! Склонны ли вы обсуждать приказы? Всю жизнь этим занимался, козлы! Всю жизнь прожил как хотел. Ну и не ной, мудак! На каких радостях нажрался вчера? Полсвета обзвонил. Все, пора завязывать. Просто тебе западло работать ради куска хлеба. А надо! Вторая жизнь покатила. А не хочется. Манифест надо сочинить: я, отставной козы барабанщик, не люблю рыбалку, пчел и внуков! А сынок тоже хорош: папенька, вот баба Маня скончалась в дороге, дядя Проня в полгода сгорел, ты подумай насчет квартиры. Не, родной, не угадал. Как преставлюсь, так делите без меня. Гвоздь в голове. Пуля! Надо уходить. Одному пожить. Во, как она, крыша, едет! И стану лет через двадцать старцем. Нет, рано. В шестьдесят восемь – рано. Пока стоит, не стоит в старцы. Верующих обманывать грех. Это даже не обман получается. Интересно, в башке будто ящик чугунный. И что в нем, а? Нет, если личное убрать, то все же как на ладони. Вот как этот хасид. Стоит, качается с пятки на носок. Больной, наверное. Тут половина Москвы двинутая. На хер мне эта вторая кружка? А вот по сути: кабаки ненавижу, карты не люблю, охота-рыбалка – в задницу. Баня? Грешен. Бабы? Никогда не обижал. Точнее, старался не обижать. Потому и страдал, наверное. Красота спасет мир! Вот он, мир: юный педик-бармен, некто в черном, девка на сносях, ха-ха, девка! И увечный, ишь, в берете голубом. Что там у него? Ага, от недобитого афганского народа, так, «рука руку моет», а вот это интересно – «За отвагу» или за «бэзэ»? Похоже, за боевые. Туман какой-то перед глазами. Ну, не будешь коньяк пивом запивать! А-а, зарекалась свинья дерьмо жрать. Надо будет спросить парня, где служил? Или не надо? Так, решаем задачу. Коляски нет. По возрасту в афганцы катит. Чистенький. Выбрит. Черт, словно почувствовал, выпал из зоны видимости. Ладно, спрошу по ходу. Да по первому слову будет ясно. Так, служитель культа нарисовался. Забавно, слева бар, справа гламур, впереди воин увечный. На горизонте – поп. Давай, батя, что запнулся, обходи этого черного, сектант, наверное, бормочет всякое о свидетелях. Иди, отец святой, поговорим лучше о самом дорогом, о жизни, да? Андрон себе в рот ствол сунул, значит, его отпевать нельзя? Это вы же, отцы святые, выдумали? А когда у него на голове полотенце скручивали так, что кожа лопалась, а он кричал все сильнее да сильнее? Не, это вы все сами выдумали: самоубийство – грех. Это вам рабы нужны, пусть и божии. А этот, паралитик: самое дорогое у человека – жизнь. Я бы тебе объяснил, товарищ Островский, что самое дешевое – это она, жизня! Чехова, что ли, не читал? Пришел козел, сожрал цветок, и нет цветка. Одни хлопоты. Бог дал. А кто отнял? Выходит, он и добро, и зло в одном. Святая двоица! Сука, иногда муху труднее прихлопнуть, чем раба божьего. Она ловчее. Но есть же Бог? Есть! Но только не вашего розлива. И ему наплевать на жизнь и смерть. Он чуть больше».