Алескендер Рамазанов - Зачем мы вернулись, братишка?

«Все. Замер. Напрыгался. К черту воспоминания. Пора на…»

Ее ударило в спину и припечатало к стене с такой силой, что голова обратилась в кровавую волосатую лепешку. Будто и не было ни носика, ни карих глазок, ни пухленьких губок. Эта же беспощадная сила выбила из нее семимесячный плод. Изломанное тело, с переливающимся розовым мешочком между ног, нехотя отлепилось от стены, будто понимая, что уже никогда не будет человеком прямоходящим и человеком вообще.

«Молодец, Макди! А? Что молчишь? Эй, мысли, мысли – будешь существовать. Я тебе приятную новость сообщу – этот недоносок выживет, станет крепким парнем и всю свою сознательную и долгую жизнь будет рвать в клочья таких, как ты. А иногда и разбираться не станет: мусульманин – значит, враг! А этот лоскут на стене – твой член. Смотри, прямо с кишкой вылетел. Э-э, не стесняйся, ты же ничего не ел целых два дня».

Сатана! Дьявол! Ты проклят. Не слушаю тебя. Нет запрета на гибель женщин и детей во имя святого дела! Ты не поймаешь меня!

«Конечно, конечно! Я когда эту фетву читал, сам озадачился: будто автор мое место решил занять. Что-то мне грустно стало. Давай споем пред новой дорогой? А тому, кто боится…»

Он – дьявол! Но с губ моих срываются хрустальные слова:

«Будет, будет! Тут, кажется, из Йемена прибыли. С этими возни больше. А ты, вот, посмотри вниз. Наклони голову, баран! Перед смертью все равны, кроме… Но тебе этого не понять. Вон те, кишки. К ним, живо!..»

Не смотреть. Не хочу смотреть. Во мне еще мысли этой глупой самки, запах, привкус ее минетов. Ее? Моих? О-о! Омой меня… Не хо…

«Не хо, ни ху! Белее снега, как же. Хе, пошел, номер два!»…

«Нет, надо было оставаться в армии! Там хоть понятно: полкану свой кусок, «куску» – свой. Интересно, почему их так обозвали? С каких же пор прилипло, если дед Богдан еще так сверхсрочников называл? А эту козу за что любить, как завещал великий Боже? Да я за такой фартучек месяц здесь стоять должен. И что в нем? Два шнурка и ленточка кружевная. Фирма, ручная работа, мать их. Брехня. Кабулподвал! Откуда у нее такие бабки? Ишь, к себе тянет. Это не на нос, подруга. Ха! Вполне может в рот свой лягушачий спрятать. Ага, дернулась! Нет, надо спокойней смотреть, даром говорят, что ты, Бодя, одним видом клиентов пугаешь. Но это где было?! В жопе-сексшопе. Там посетитель сам по себе пуганый. Извращенцы, через одного. Их за что любить? Есть силы – трахайся, нет – рыбу лови. А то натягивают резину крашеную до мудей. Это искусство – отсеивать клиента. Ну, вот идет, скажем, баба или соплюшка, что еще хуже, от силы пара штук за душой. Что ей здесь делать? Останови взглядом еще до рамки. И тебе меньше забот, и девчонки зря пластаться не будут. Хотя тут тоже обломы свои есть. Та, серенькая, ну ни дать ни взять из младших классов в Мухосранске. Ходила-ходила, губы кривила, как в музее ничего не щупала. А взяла, по памяти, на сорок пять тысяч. Надо упросить, чтобы сюда не ставили больше. Старшой, гаденыш, это он мне в отместку. Ладно, все одно надо уходить к ребятам на Киевский. Там поживей работа, Бармол говорил, с ментами полный контакт. Это хорошо. О, выбрала, наконец! А чек я все одно проверю на соответствие, потому что ты, лярва, как ни ломайся, известно из каких будешь! Так, это черное пальто уже десять минут стоит в зоне видимости. Бар, что ли, разглядывает? Ладно, повернется, возьмем на заметку. Что-то он странно покачивается, ну и шел бы за столик, мудила. Пальто тысяч за двадцать, на коньяк или виски там хватает, наверное. Виски лучше водяры. Веселей. Вкус есть. О, мамка на горизонте. На сносях, ишь, за сердце хватается. Ну, ей-то сюда не надо. Шла бы тоже, а то еще родит под дверью. День какой-то мутный. Бежать, бля, из этой Первопрестольной. Бе-жа-ть! Куда тебе, на хрен, бежать? Ладно, если рассудить, кто тогда башку сверлит? Куда бежать? В Дмитровку? Да неделю не высижу. Пробовал уже. Откуда ветер ни дунет – все дерьмом свиным несет. Никаких денег не захочешь…»

«А, Магди? Уютно тебе в Бодиной пещере? Посиди еще немного в каменном мешке. Ты ведь уже прожил, трепыхаясь в мозгу крестьянского мальчика, все прелести деревенского бытия. И чем дорожить? Что хорошо, то и с тобой было, прочее – скука смертная. Именно смертная. Если внутри что-то чужое, то всегда грустно. А Бодя тебе чужой. Да ведь и сам Богдан, в честь деда так красиво назвали, имени своего не любил. Сколько помнит – все Бодя. А фамилия-то природная, не Гардин, а Бардин. Но уж больно барда – субстанция неблагородная, и решил Бодя стать Гардиным. Это после фильма «Телохранитель». Кем назвался, тем и стал – охранником. Все неплохо, только вот ноги в берцах воняют и кожа между пальцами трескается и лезет клочьями.