Сергей Скрипаль - Афган

– Ты что, летун, это же я, – прохрипел сзади спецназовец.

Артем кивнул и заторопился к выходу из кабины:

– Быстрее, быстрее... пошли отсюда, сейчас рванет...

Они выскочили из «вертушки», на ходу похватав мешки с боеприпасами и НЗ.

Долго пробирались среди уступов гор, уходили подальше от подбитого вертолета, рванувшего через несколько минут после их ухода.

Шли долго, до самой темноты, до полной потери сил. Артем следил за компасом, уверенно шел по направлению к Кандагару. Спецназовец Володька шел легко, уверенно ступал на камни и поддерживал соскальзывающего летчика. Шли молча, говорить было не о чем. За ночь прошли очень много. Впереди оставалось километров двадцать по пустыне. Володька предлагал переждать день в горах, а ночью рискнуть идти к аэродрому. Но Артем упрямо мотал головой, закусив губу, шагал дальше. Над головой все чаще проносились самолеты, спешащие нанести бомбовые удары по точкам. Прошло звено вертолетов, стреляя на всякий случай по движущимся внизу фигурам.

Артем шагал и шагал вперед с единственной мыслью – отомстить за ребят, растопить в груди злобу, ледяной глыбой лежащую на душе. Он не сразу услышал крик Володьки:

– Стой! Стой! Мины!

Артем глянул под ноги и успел увидеть только рвущееся наружу пламя взрыва...

Спецназовец поднялся с песка, стянул с головы панаму, что-то шепнул рассохшимися губами и побрел дальше к уже видным вышкам кандагарского аэродрома.

Максим брел обессиленно по узкой кромке горной тропы, усыпанной острыми обломками камней, испещренной трещинами, расползшимися по древнему монолиту скалы после недавней вертолетной атаки. Тропа обрывалась во многих местах неожиданными изломами и заставляла Максима прижиматься к горячей стене, впиваться сорванными ногтями в узкие щели с острыми краями. Пальцы уже потеряли чувствительность, но еще держали крепко. Ноги самостоятельно нащупывали подошвами ботинок крепкие выступы. С левой стороны тропа обрывалась ужасающей пропастью. За ниже выпирающими выступами дна ее не было видно. Максим несколько раз соскальзывал на сбитой подошве, и камни срывались вниз. Ударившись об уступ, они летели далеко в сторону и беззвучно исчезали в пропасти. Куда идти, Максим не знал, но брел и брел в глубь гор, уходил подальше от разбитого самолета, догоравшего где-то далеко отсюда, в неприветливой серо-желтой пустыне...

В Кокайты их роту не вооружили, так как случилась какая-то очередная накладка, и загнали солдат в «Ан-12» безоружными. Старшина с командиром роты и лейтенантами – командирами взводов – ушли в головную часть самолета, в небольшой тамбур между кабиной летчиков и грузовым отсеком. Солдаты же уселись на длинные дюралевые скамейки и уныло ждали взлета. Понурые лица товарищей выводили Максима из себя, не давали сидеть спокойно. Он вскочил с места и зашагал по проходу между скамьями, расположенными по борту самолета.

– Значит, так, – прокашлялся Максим, обращая на себя внимание солдат. – Везут в Афган молодых. Вот как нас, – он обвел рукой чрево самолета и продолжал, подражая голосу старшины: – Старшина ходит по самолету и говорит: «Летим, братцы, в Афган. Там – война. За голову каждого убитого духа дают сто рублей. Все ясно?!» – Максим сделал загадочную паузу, проверяя, все ли слушатели заинтересовались его анекдотом.

Солдаты с интересом ждали продолжения, нетерпеливо подавшись всем телом к рассказчику.

– Ну вот, – удовлетворенно продолжал Максим, – садится, значит, самолет. Все из него – шмыг! Старшина по взлетке ходит, мечется туда-сюда, на часы то и дело поглядывает, – изображает Максим. – Час проходит, второй – никого. Вдруг видит: в самом конце взлетки появились солдаты его роты, и каждый несет по четыре головы. Старшина в ужасе кричит: «Ребята, мы еще в Ташкенте!».

Самолет вздрагивает от ревущего хохота. Солдаты смеются весело, по-мальчишески. Кто-то, захлебываясь смехом, откидывает голову назад и ударяется о борт, и это вызывает еще один взрыв хохота. Кто-то тоненько взвизгивает, не в состоянии передохнуть, и вскидывает вверх ноги, обрушивая каблуки ботинок на гремящий пол. Семен Жуков – друг Максима – сползает со скамьи в совершенном изнеможении, широко расставив ноги и разинув рот. Он всасывает в огромную грудь воздух, старается успокоиться, но смех еще живет в нем и рвется сквозь легкие наружу. Семка бессилен с ним справиться и, откинувшись уже всей спиной на пол, опять заливается громовым хохотом.