Сергей Скрипаль: Счастливчик

Вдалеке уже раздавалось раздраженное тарахтенье «вертушек», запоздало пришедших на помощь вырезанному блокпосту в приграничном с Пакистаном кишлачке. Мощно рвались на окраинах погибающего селения первые снаряды – НУРСы, когда молодой душман наклонился над Игорем, разрывая на нем штаны для бесчестья мужского, для надругательства. Ярко взметнулся разрыв за близким дувалом, как раз тогда, когда Игорь нащупал за спиной у края бетона блокпоста невесть откуда попавшую туда гранату и сжал ее слабой обескровленной рукой. Дух, торопясь завершить дело, чтобы успеть за уходившими старшими товарищами, наклонился опять над Игорем, и цветной бисер и сушеные раковины ушей ткнулись солдату в лицо, и, резко развернувшись всем телом на месте, ударил Игорь слабой рукой с гранатой прямо в висок афганскому мальчишке, разом обмякшему и обнявшему шурави. Игорь еще успел дернуть кольцо и швырнуть в спины духов, но подвела неловкость стянутых локтей, да мешавшее тело то ли убитого, то ли без сознания лежавшего на нем. Упала спасительная граната рядом с ногами Игоря... Взрыв... Забытье...

Обе ноги и левую руку отняли в госпитале. Долго проходил курс реабилитации и привыкания к новому способу передвижения – на красивом, блестящем никелем кресле с маленьким электрическим моторчиком, включая пальцами рычажки на правом подлокотнике из мягкой кожи.

Чин чином доставили к матери, наградили обещанным орденом Красной Звезды за солдатский подвиг и... забыли. Да ладно только о нем, об Игоре, забыли. Наверное, в спешке забыли оставить ему то замечательное заграничное чудо с блестящими колесами. Теперь Игорь передвигался на тележке, что притащила соседка – тетка Марья, раньше отчаянно ругавшая соседского мальчишку за его проделки и проказы. Теперь же она, потихонечку причитавшая и плачущая, достала из глубин кладовки и притащила наследство, оставшееся от мужа, забулдыги и пьяницы, железнодорожника Степана, давно уже умершего, – деревянную тележку. Обучался Игорь ремнями пристегивать култышки ног и с помощью деревянного «утюжка» отталкиваться от ставшей вдруг близкой земли. Вся сложность была еще в том, что управляться нужно было одной рукой, перебрасывая руку то влево, то вправо, делая при этом одинаковой силы толчки, чтобы не юлить, не дергаться по асфальту, а ехать «прилично», ровно.

На два-три вечера приглашали в родную школу пионеры. Но Игорь, начиная рассказывать, за что получил орден, волновался, впадал в истерику и невменяемо кричал в торжественный зал, потрясая истертым «утюжком»:

– Вы... Вас... Долг, вашу мать...

И приглашения прекратились, тем более что в последний раз в школе Игорь запустил в портрет Горбачева «утюжком», прорвав его наискосок, чем вызвал неслыханный переполох в маленьком городке и скандал в райкоме своими словами, обращенными к очередному генсеку:

– Может быть, и ты меня туда не посылал?..

Металась почерневшая от горя мать, выручающая, забирающая сына из вытрезвителя:

– Невдалый, опять дел натворил...

– А чо! Я ветеран, заслужил!

Игорь опускался и спивался.

Тихо сидя на своей тележке, ждал в углу пивной, пока оставят на столах недопитые кружки, подкатывал ловко к столикам и сливал недопитки в одну. Бывало, какой жальчивый мужик наливал стакан портюхи, бывало, и водка перепадала. Насосавшись, вкривь и вкось, словом «неприлично», как он сам называл свою пьяную «походку», катился Игорь по тротуару и громким треснувшим голосом орал:

– На два отрезка разрезал жизнь мою холодной острой бритвой Гиндукуш..., – или еще чаще:

– Батальонная разведка, мы без дел скучаем редко,

Что ни день, то снова поиск, снова бо-о-о-о-й...

Его не трогали – калека. Лишь сочувственно смотрели вслед. Дома мать отстегивала его бесчувственное тело, легко поднимала укороченного своего ребенка и, плача, укачивала его на коленях, сидя на старой металлической кровати.

Вызывающий отвращение и брезгливость видом и запахом Игорь перекочевал на железнодорожный вокзал. Собирал бутылки, опять же допивал из них, сдавал приемщику со служебного входа, для скорости не по двенадцать, а по десять копеек, покупал дешевое вино и напивался, глуша, заливая страшную, не утихающую боль души, притупляя картину пыток, сотворенных над его товарищами и над ним, вечно стоящую перед глазами.

Если день был удачным, хмель притуплял, глушил воспоминания. Если охмелеть не удавалось, Игорь не покидал вокзал, пока не получалось «настрелять», выпросить мелочи на «бормотуху».