Владимир Лавриненков - Шпага чести

Все, наблюдавшие с земли, рванулись по снежному насту в направлении движения парашютиста. Да разве угонишься?

Это было первое серьезное обморожение в эскадрилье. Грозила ампутация ног, но, к счастью, все обошлось благополучно. Жорж Лебединский получил хорошую практику, а Тюлян — серьезный урок и взбучку Пуликена.

Демонстрационный прыжок Анри еще больше отбил охоту летчиков к обычным тренировочным. Дервиль, Кастелен, Беген и другие пилоты категорически заявили, что предпочитают прыжкам полеты, а если и воспользуются парашютом, то только тогда, когда лишатся обоих крыльев.

Приближался новый, 1943 год.

У французов улучшалось настроение. Они любили праздники, умели их отмечать и, конечно, мечтали повеселиться и на этот раз. Но что мог предоставить им командир? Друзенков подсказал: по русскому обычаю можно нарядить елку, вокруг нее, мол, все само собой образуется.

Непоседливые «мушкетеры» — Альбер, Лефевр и Дюран — предложили:

— Давайте в канун праздника съездим в Иваново, говорят, там неплохой цирк.

В городе особых достопримечательностей, открытых для осмотра, не было. Текстильный комбинат хотя и привлекал французов — здесь, в основном, трудились женщины, — однако он работал на нужды фронта, поэтому экскурсия тоже исключалась.

В цирке «нормандцев» ожидал сюрприз. Ведущий программы обратился к ним с приветствием на чистейшем французском языке. Зал взорвался аплодисментами. Все зрители искренне отдавали дань уважения стройным, подтянутым парням в незнакомой темно-синей униформе, по долгу чести своей родины влившимся в ряды Советских ВВС. Гости были тронуты до глубины души, отвечали дружными продолжительными рукоплесканиями. В цирке установилась теплая, благожелательная атмосфера. Представление прошло на высшем уровне — артисты превзошли самих себя.

Вечер на многое открыл «нормандцам» глаза. До него им приходилось общаться только с военными. Отношения наладились — лучше желать нечего. Но тут все ясно: общее оружие, общая цель борьбы с фашизмом. А как гражданское население, которое бедствует, перебивается на воде да на сухарях, все отдавая армии, фронту? Каково его отношение к представителям Франции, ведь с ними тоже необходимо делиться всем?

Искренность и признательность — вот что почувствовали «нормандцы». И это придало особую значимость их пребыванию в Советском Союзе.

В этом французы еще более утвердились, когда под самый Новый год к ним нагрянули гости — пресс-атташе французского посольства господин Жан Шампенуа и видный советский писатель, преданный друг народа Франции Илья Эренбург.

Мирле сдержал-таки слово.

За праздничным столом, несмотря на его скромность, было шумно и весело. Эренбург оказался чрезвычайно компанейским и остроумным человеком. Он буквально сыпал каламбурами, шутками, совершенно свободно изъясняясь на французском языке. И только наиболее наблюдательные могли изредка заметить, как цепко задерживался его взгляд на том или ином лице, как чутко прислушивался он к разговорам: писатель не извлекал из кармана записную книжку и карандаш, но все заслуживающее внимания фиксировал в памяти.

Встретив в Эренбурге еще одного друга, по-настоящему заинтересованного в делах «Нормандии», Ив Майе, Андре Познански, Альбер Прециози пожаловались ему на то, что их слишком долго держат на «приколе». Надоело, мол, как бы ускорить отправку на фронт?

— Узнаю французов, узнаю! — ответил писатель, мягко улыбаясь. — Они все, как солдаты Наполеона в лучшие времена: я ворчу, но я иду.

— В данной ситуации точнее было бы сказать: мы ворчим, но мы ждем, — подсказал Литольф.

— Господа, — внес ясность пресс-атташе. — Хочу вас обрадовать: в начале января вы получите десять самолетов Як-один.

— Спасибо! — вскочили «мушкетеры». — За ваше оружие чести — вива! — провозгласили тост.

Затем кто-то запиликал на губной гармошке, кто-то застучал ложками, и вдруг взвилась песня: «О, Париж, мой Париж…» Вместе с «нормандцами» пели Илья Эренбург, Павел Друзенков, все присутствующие из русских.

Шампенуа сказал не все. Он приберег еще одно не менее приятное сообщение, чтобы объявить о нем ближе к двенадцати. И когда нужное время подоспело, открыл свой портфель, извлек оттуда шелковый мешочек с вышитой на нем желтой надписью: «Летчикам «Нормандии», высоко поднял его над головой.

— Это, господа, вместе с новогодним поздравлением передали вам Люсетт и Жинетт!

Что тут началось! Буря восторгов. Французы от радости прыгали, как мальчишки, отовсюду неслись возгласы: