Владимир Клипель - Медвежий вал

Не выдержав неизвестности, Черняков пошел к Дыбачевскому, чтобы быть «в курсе», если наметятся какие-нибудь изменения в обстановке.

Генерал, поставив ногу на табурет, разговаривал по телефону:

— Ну, что вам?.. Сказал — неизвестно, значит, неизвестно!

Он с сердцем положил трубку и, взглянув на вошедшего Чернякова, принялся закуривать папиросу.

— Вот народ... Как без понятия, — произнес он. — Звонят и звонят. Ты тоже не вытерпел...

В блиндаж быстро вошел адьютант генерала и испуганно доложил:

— Приехал командующий!

Дыбачевский поспешно поправил на себе снаряжение, зачем-то тронул папаху и уже в дверях, вспомнив, что у него в зубах папироса, с досадой выплюнул ее.

По ходу сообщения шел Березин. Дыбачевский вскинул руку к папахе — тонким звоном отозвались шпоры.

— Товарищ командующий! Части готовы к выполнению боевой задачи. Докладывает генерал-майор Дыбачевский!

Березин остановился и чуть склонил голову, как бы прислушиваясь к рапорту.

— Здравствуйте, товарищи! — радушно поздоровался он со всеми офицерами, которые к этому моменту находились поблизости от него. — С праздником вас!..

В блиндаже Дыбачевский пожаловался:

— Туман не расходится, никакой видимости!

— Нет худа без добра. Зато авиация не будет нас беспокоить. Как прошла ночь?

— Спокойно. Проходы в минных полях сделаны. Противник ничем себя не выявил. Будем ждать, пока туман разойдется?

— Нет, — ответил Березин. — Танкисты проходы знают?

— Проходы обозначены!

В блиндаже стало совсем тесно, когда вошел член Военного совета армии Бойченко. Он был под стать командующему, с круглым гладко выбритым и веселым лицом, на котором приятно сочеталось украинское лукавство с умом. Едва переступив порог, он сказал:

— По случаю такой погоды да такого праздника — горилки бы стопку да гопака. Верховный Главнокомандующий поздравляет нас с праздником, товарищи!

— Уже есть праздничный приказ? — спросил Березин.

— Ну, как же может быть без приказа? И приказ и доклад — вот они! — Бойченко осторожно достал свернутый в трубочку газетный лист — оттиск щеткой с только что набранной полосы. Пока влажный лист с пятнами типографской краски на полях шел по рукам, Бойченко спросил:

— Начинаем?

— Пока нет, — ответил Березин. — Сегодня сумеем ознакомить бойцов с докладом и приказом?

— Ознакомим. Сейчас начнут передачу агитмашины, а после обеда уже будут газеты. Особенное внимание — на гвардию. Необходимые распоряжения на этот счет отданы. Весь политотдел сейчас в войсках.

Бойченко говорил с мягким, еле приметным акцентом, спокойно, без жестикуляции, словно каким-нибудь резким жестом мог нарушить плавное течение своих мыслей.

Дверь блиндажа распахнулась, и на пороге встал офицер шифровального отдела.

— Разрешите обратиться, товарищ командующий! — громко произнес он, не видя того среди большой группы людей.

— Сюда. Пропустите его, товарищи! — сказал Березин.

Сведя к переносью густые брови, он торопливо взглянул на шифровку. Там стояло всего два слова: «Ч» — десять. Семенов»

— Наконец-то! — выдохнул Березин и размашисто поставил свою подпись под текстом.

Армия готова была начать прорыв в назначенный день и час, но в полночь командующий фронтом вдруг передал: «Ч» — особым распоряжением». Это означало, что действия откладывались. Чем это вызвано, пока было неизвестно. Только сейчас начальник штаба сообщил, что «Ч» — сигнал к наступлению — получен.

— Атака в десять! — громко сказал Березин. — Желаю вам удачи, товарищи!

— Значит, в десять! — приподнято сказал Дыбачевский, как только начальство покинуло его блиндаж.

— В десять! — повторили командиры полков.

— В десять! — донеслось до командиров рот и батарей.

Черняков поспешил на свой наблюдательный пункт. На передовой было по-прежнему необычайно тихо.

И вдруг в разных местах в небо взвились красные ракеты. Лес, кустарники, обратные скаты пригорков, вся полоса земли от первой траншеи и до двух километров в глубину, превращенная в огневую позицию многих артиллерийских и минометных батарей, огласилась звонкими голосами команд. Команды шли с передовой, дублировались десятками телефонистов и достигали наивысшей ноты у орудий, когда какой-нибудь лейтенант, весь побагровев от охвативших его чувств, выкрикивал:

— По фашистским захватчикам... огонь!

— Огонь!

— Огонь!

Страшный грохот покрыл все. Задрожала и всколыхнулась земля. Не стало отдельных выстрелов, команд — они утонули в реве сотен орудийных глоток, выбрасывавших металл, дым и огонь на оборону врага. Словно вспарывая гигантские холстины, с воем и огнем взвивались и уносились ввысь хвостатые реактивные снаряды.