Владимир Клипель - Медвежий вал

— Неприятный разговор вышел у меня с Коротухиным, — неожиданно вырвалось у Чернякова.

— Ему не следовало вести его в таком тоне, — поддержал его Кожевников.

— Разговор сам по себе пустяк. Меня до сих пор тревожит ошибка Крутова Формально мы должны отдать его под суд за самовольство.

— Я не сторонник скоропалительных решений, — живо отозвался Кожевников. — Пусть сначала он поправится, выслушаем его, а тогда и посмотрим, что с ним делать. Такие вопросы нельзя решать заочно. Ведь у него были какие-то соображения. А тут — вынь да положь решение. В конце концов кто лучше знает наших людей — партийная организация полка или политотдел дивизии?

Видимо, он все еще был под впечатлением недавнего разговора и продолжал его по инерции. Черняков так его и понял.

— Что, снова поднимался вопрос об атаке?

— Пришлось многое выслушать, — усмехнулся Кожевников. — Досталось: «Почему коммунист нарушил дисциплину, а парторганизация молчит и до сих пор не осудила его проступок?..» Было сказано много верного, но, спрашивается, кого осуждать, если человек одной ногой стоит еще на том свете?!

— Да... — задумчиво протянул Черняков. — Надо, положа руку на сердце, сознаться: с боевым охранением мы прошляпили, поздно хватились. Поделом сейчас и бьют, вперед наука... Ну, а насчет Крутова, должно быть, надо еще подумать. Нельзя всю вину валить на стрелочника...

В сумерки подразделения полка вышли из окопов и побатальонно отправились в новый район сосредоточения.

Командир дивизии расщедрился и разрешил потратить день для устройства на новом месте. Черняков хотел было остановить полк на опушке рощи, но офицеры доложили, что неподалеку, в глубине леса, есть старый пионерский лагерь. Правда, он заброшен с лета сорок первого года, но там можно неплохо устроиться: вода рядом, а гнезда, где когда-то стояли палатки, годятся для землянок, стоит лишь устроить над ними двухскатные крыши.

Пока одни сооружали землянки, другие разметали старые дорожки. Бойцы работали с видимым удовольствием: руки соскучились по мирной работе!

Полк разместился, как в доброе прошлое время, — в лагерях: каждое подразделение на своем, строго определенном месте. Особые заботы распространялись на материальную часть: артиллерию, пулеметы, минометы. Их чистили до блеска, перетирали, смазывали, производили мелкий ремонт, подкрашивали.

Вечером Черняков и Кожевников пошли осматривать, кто как устроился. Командир полка медленно шел вдоль линии землянок, зорко посматривая по сторонам.

— Батарея, смирно!

Дежурный подскочил с рапортом.

— Вольно, вольно, — поспешно ответил Черняков, хотя в душе и был доволен, что люди знают службу.

На площадке перед землянками, где разместились стрелковые роты, толпился народ, кто-то отплясывал в кругу товарищей. Черняков многозначительно переглянулся с Кожевниковым, и оба ускорили шаги. На войне не часто увидишь пляшущего бойца. Из крайней землянки выбрался Еремеев, обрадованно взглянул на Чернякова, отрапортовал:

— Справляем новоселье, товарищ полковник!

— Вольно, вольно, продолжайте! — ответил Черняков, направляясь к бойцам.

Гармонист, тихо перебирая лады, вопросительно смотрел на начальство.

— Что же вы, играйте, да повеселее. Может, и я спляшу, — сказал Черняков с ободряющей улыбкой.

— А ну, «барыню»! — приказал низенький, плотный стрелок. В ожидании музыки он поводил плечами и притопывал ногой. Круг сомкнулся теснее, кто-то стал хлопать в ладоши. Гармонь пошла вперебор выговаривать старые-престарые слова:

— Ах ты, барыня, барыня-сударыня!..

Низенький стрелок степенно прошелся по кругу и вдруг стремительно начал выстукивать в лад гармони коваными солдатскими каблуками. Только пыль из-под ног.

— Пехота, не подкачай!

— Эй, «сальники» размотаешь!..

А гармонист знает дело, поддает жару. Плясун уморился, топнул каблуком, носком покачал: перепляши, мол!

Не вытерпела душа у пожилого бойца, хлопнул пилоткой об землю:

— Раздайся, море!..

— Ай да батя! Тряхни стариной!

— Шире круг, шире круг! — потребовали задние, как это бывает, когда выходит человек уважаемый.

«Ну и Кудря!» — покачал головой Черняков, удивляясь коленцам, которые выкидывал старый солдат. А тот подкрутил усы и, не переставая плясать, задорно воскликнул:

— Товарищ полковник! Мою ридну Украину освобождают, да не сплясать? Поддержите по такому случаю!

«Пойдет или не пойдет?» — переглянулись бойцы. Поломался Черняков для приличия, а потом развел руками: