Валерий Вахромеев: Дороги

Звучит команда «Шагом марш!». Не успели мы вытереть струящийся по лицам пот, как сержант командует — «Запевай!». В роте два запевалы — я и Синицын. Пересохшему горлу не до песен и мы упорно молчим. «Вахромеев, Синицын — запевай!» — кричит взбешенный сержант. Молчание… «Рота! Бегом ма-арш!» — следует команда. Шатаясь от усталости, мы неохотно опять начинаем бег. Но наша взяла — мы не запели!

Вернувшись в казарму, нас построили. Ротный перед строем объявил мне три наряда вне очереди за неповиновение. Затем такое же наказание получил и Володя. Пришлось нам с утра до вечера драить полы в казарме и мыть всю посуду после еды. Это было мое первое и последнее наказание за время службы. Дальше началась война…

В то воскресенье в части были устроены различные соревнования. Я участвовал во взводных соревнованиях по метанию гранаты. Граната после моего броска улетела так далеко, что у зрителей невольно вырвался крик восторга. Это польстило моему юношескому самолюбию. При следующей попытке я размахнулся, как можно шире и швырнул цилиндрическую гранату со всей силой. Через несколько секунд я увидел далеко за нормативной чертой облачко пыли от упавшей гранаты. На этот раз ребята бурно аплодировали моему рекордному броску. После такого успеха я был назначен защищать честь роты в соревнованиях, которые должны были состояться на следующий день. Но внезапно соревнования были прерваны.

Всех собрали на плацу — по радио выступал Молотов. Так мы узнали о начале войны. Молчаливые и подавленные мы стояли и слушали. Слова горькие и неожиданные. Нас с детства убеждали в том, что мы готовы дать мощный и сокрушительный отпор любому агрессору. А в это время враг вторгся на землю нашей Родины на протяжении всей западной границы и молниеносно продвигался вглубь страны. Справедливый гнев, ненависть к фашистам горели в груди каждого из молодых бойцов. Мы стремились скорее вступить в схватку, отомстить ненавистному врагу за сожженные села и города.

На утро следующего дня нас наскоро экипировали и колонной направили в сторону быстро приближающегося фронта. Винтовок всем не хватило. Только каждые десятый получил по винтовке Мосина образца 1898 года и одну обойму патронов. Зато каждому были выданы громоздкие ранцы, противогазы, по две гранаты-лимонки и по две пустые бутылки для горючей смеси. Винтовки получили не лучшие из красноармейцев, а как раз наоборот — провинившиеся. Конечно, достался такой «подарок» и моему другу Володе Синицыну за его плохую физическую подготовку. Вручили ему эту боевую подругу в надежде, что с ней он быстрее станет настоящим бойцом. Три или четыре дня мы в пешем строю продвигались в сторону линии фронта. Как я уже говорил раньше, июнь того года выдался жарким. В походе мы очень страдали от изнуряющего зноя еще и из-за того, что кормили нас преимущественно ржавой селедкой. Вода, запасенная в солдатские фляги, быстро кончалась, а ту воду, что предлагали украинские женщины в селах и хуторах, нам строго-настрого запрещали брать. Нам так же не разрешали принимать и продукты у населения. Всеобщая шпиономания и подозрительность были тогда в моде. Проходили мы, запыленные и усталые мимо заплаканных женщин, которые протягивали нам узелки с едой. Но стоило, кому ни будь из нас протянуть руку, как политрук или старшина с окриком подскакивали и выбивали скромное подаяние сельчан. И так на протяжении всего нашего пути.

В последний день нашего пути вдали уже явственно слышались звуки дальних боев. По безоблачному небу плыли дымы пожарищ. В той стороне на небосклоне после наступления темноты сверкали багровые зарницы и всполохи. Фронт приближался.

Поступил приказ: окопаться и ждать дальнейших распоряжений. Мы с Володей Синицыным и двумя другими москвичами принялись за работу. Володя пыхтел и обливался потом, копая пропеченную жарким солнцем землю. Но его острые шуточки нет-нет, да звучали и веселили нас. Он не унывал сам и старался поддержать товарищей.

К вечеру в наш окопчик заглянул молодой лейтенант и, сев на край его, закурил. Я тоже закурил. Слово за слово, завязался разговор. Я сказал, что призывался из Москвы, но родился в Ярославской области. Он обрадовался, так как тоже оказался ярославцем. Долго мы беседовали с ним. На небе уже высыпали крупные звезды, мои товарищи уже спали, А мы все говорили и говорили. Разговор шел о мирной жизни, о встречах с девушками, о семьях. Доверившись ему, я рассказал, что мои родители из мещанского сословия. Он, в свою очередь, признался, что семья его была раскулачена, и ему пришлось скрыть свое происхождение для поступления в военное училище. Такая доверчивость в разговоре могла стоить ему очень дорого. Я успокоил лейтенанта, что о нашем разговоре ни кто не узнает, и мы расстались.