Богдан Сушинский - Субмарины уходят в вечность

Последние десять лет шхуна служила ему и домом, и местом работы, и местом отдыха. При этом он и экономил на всем, на чем только можно было, и подрабатывал, как только мог, не гнушаясь контрабандой и нередко превращая свои пассажирские каюты в плавучий притон. Да, и в притон — тоже. Самые большие деньги приходили к нему именно в те выходные и праздничные дни, когда он курсировал вдоль побережья, имея на борту двадцать девиц, «арендованных» в одном местном борделе.

Стоит ли удивляться, что теперь у него было достаточно денег, чтобы после десятилетия скромной жизни морского бродяги начать все сначала: новый дом, новая семья и, конечно же, новые, еще более длительные охотничьи выезды на предгорные берега реки Рио-Парда.

— Господин обер-лейтенант, на борту пятьдесят два пассажира, — доложил обер-ефрейтор, занимавшийся вместе с группой матросов обследованием нижних, пассажирских кают.

— Сколько из них женщин?

— Около двадцати.

— Германец не должен употреблять слово «около»; германец — это, прежде всего, точность и пунктуальность. Во всяком случае, так считают все, кроме самих германцев. Мужчин тщательно обыскивать, выводить по трое на корму — и за борт. Причем делать это без лишнего шума.

— А что с женщинами?

— Ты когда в последний раз сходил на берег, обер-ефрейтор, если забыл, что обычно делают с женщинами?

— Понятно! — возрадовался моряк.

— Однако ими займемся попозже и основательно. Без моего личного разрешения женщин не трогать.

— Ясное дело, только после офицеров, — ухмыльнулся молодой подводник ухмылкой мартовского кота.

Как оказалось, один из матросов «Черного призрака» неплохо владел английским. Через него-то обер-лейтенант Алькен, поднявшийся на борт последним из абордажной группы (моряки «Колумбуса» в захвате шхуны участия не принимали), решил провести переговоры с капитаном.

— Мои условия просты, как швартовый узел, — объяснил он бразильцу. — Ты даешь согласие служить нам или отправляешься кормить акул вслед за теми, кто, по глупости своей, оказывал нам сопротивление.

Благородство, проступавшее в тонких чертах лица капитана, мудро соединялось в нем с благоразумием, именно поэтому он ответил:

— В нашей ситуации большей справедливости ожидать трудно, сеньор офицер.

— А яснее выражаться ты не умеешь?

— Яснее не получится, пока вы не изложите свои собственные условия нашего сотрудничества.

— Какие еще, к чертям собачьим, условия? Мы конфисковываем твою шхуну, чтобы до прибытия в Аргентину она служила нам плавучим офицерским отелем. Или плавучим борделем.

— Это ваше решение, капитан, — едва слышно пробормотал Манеас, что тотчас же было истолковано Алькеном как непонимание капитаном «Императрис» всей глубины его замыслов.

— Вы с ним не согласны, капитан?

— Подводники нуждаются в свежем океанском воздухе. На вашем месте я, очевидно, поступил бы точно так же.

— Вот он — образец туземного благоразумия! — указал Алькен на Манеаса, обращаясь при этом к поднявшимся на борт шхуны барону фон Штуберу и двум его спутникам.

— Особенно если учесть ваш очень веский аргумент, — взглядом указал штурмбаннфюрер на пистолет в руке обер-лейтенанта.

— Вы, господа экскурсанты, способны предложить что-то более весомое? — огрызнулся Алькен, явно демонстрируя нежелание видеть «у себя на борту» штурмбаннфюрера и его людей.

— Вы как разговариваете со старшим по чину, обер-лейтенант? — не удержался Гольвег.

— Вы имеете в виду себя, господин в цивильном платье, или этого офицера, предстающего передо мной в мундире лейтенанта? — Алькен явно чувствовал себя хозяином положения.

— Продолжайте заниматься любимым делом, господин обер-лейтенант, — улыбнулся своей садистской улыбкой барон фон Штубер, — не обращая внимания на моих вспыльчивых спутников.

Командир субмарины даже не догадывался, что в эти минуты самим своим поведением он подписывал себе смертный приговор. Будь он чуточку проницательнее, то обратил бы внимание на то, какими взглядами обменялся Штубер со своим телохранителем Зебольдом. Однако Алькен все еще упивался властью, которую неожиданно получил на этой случайно встретившейся ему на пути бразильской шхуне. Только этим опьянением можно было объяснить высокомерность взгляда, которым он прошелся по Штуберу, Гольвегу и Зебольду. А, пройдясь, старательно пожевал нижнюю губу и наконец-то согласился со Штубером:

— Что я и делаю — не обращаю внимания. — Возможно, его ответ оказался бы значительно жестче, если бы не полтора десятка вооруженных моряков, рассредоточившихся по палубе «Колумбуса».