Николай Пронин - Бойцы Сопротивления

Он уже одет, у него на ногах пара белых летних туфель и легкий костюм, и он даже аккуратно причесан, однако в глазах видно волнение. Он обращается к нам:

— Я уже стар, но вижу в вас, молодых, свою буйную молодость.

Однако надо торопиться. Быстро открываем другие камеры, и везде повторяются те же сцены: вначале недоверие, затем удивление и радость!

Уже через несколько минут круглое помещение почти битком набито нашими товарищами, возбужденными, чуть не плачущими от счастья, обнимающимися друг с другом; словно забыты унижения, пытки и мучения, месяцы тюремного заключения.

Хором подхватываем «Интернационал», у всех блестят глаза. Возвращаемся по коридору, дверь-решетка, отделяющая коридор от выхода во двор, заперта на случай возможного вторжения со двора, но рядом с ней стоит Эрмес, который сразу же ее открывает.

На тюремном дворе и на складе оружия освобожденные товарищи расхватывают все, что может пригодиться в бою; некоторые из них надевают военные мундиры и сапоги, но большинство об этом в спешке и суматохе забывает.

Теперь идем закрывать карабинеров и почти всех надзирателей по освободившимся камерам, двое из надзирателей сопровождают нас. Сразу же, как только мы закрываем последнюю дверь, я ощущаю, как внутри поднимается волна беспокойства и тревоги.

Громко кричу, чтобы мне передали ключи, и тут выясняется, что нет Мило. То ли он задерживается, открывая камеры других товарищей, то ли закрывает двери камер с карабинерами. У нас нет времени ожидать его возвращения, потому что по плану у нас остаются считанные минуты. Закрытые ворота в тюрьму молчат, но их молчание подобно грохоту выстрела. Они вызывают тревогу и почти ужас у наших товарищей, которым столь долго пришлось оставаться в этих мрачных стенах.

Надо выбираться отсюда, и как можно скорее. На меня нажимают со всех сторон, за мной около семидесяти человек, они толкают меня и друг друга, им нужна свобода. Наконец кто-то сообщает, что нашелся Мило.

Вытаскиваю засовы и резко распахиваю ворота. В один миг вся масса людей вырывается наружу. Выстраиваю людей в короткую и возможно более плотную колонну, и сразу же, не теряя времени, трогаемся вдоль улицы, ведущей к шоссе Беллуно — Лонгароне. Не успели мы сделать нескольких шагов, как вдруг увидели немцев. При виде опасности некоторые были готовы бежать под уклон, а некоторые схватились за оружие. Несмотря на то, что я сам отдал приказ проходить по улицам города в полном молчании, тем не менее мне пришлось громко объявить, что бояться не следует, и что вышедшие из шеренги должны скорее вернуться в строй, потому что люди, появившиеся в конце улицы, хотя и носят немецкие пилотки, но это наши товарищи под командой Бортникова, Далле Донне и Отторино. Их задача — охранять наш путь, и они следят за тем, чтобы не возникло никаких неприятных случайностей.

Спокойствие восстанавливается, и через несколько минут мы добираемся до пересечения этой улицы с шоссе; здесь мы задерживаемся на несколько секунд, чтобы убедиться, что по шоссе не идут немецкие машины, а потом быстро пересекаем его и вступаем на дорогу, ведущую в горы.

Ни Нази, ни грузовиков не видно. Это значительно усложняет и без того тяжелую операцию; в соответствии с планом мы на грузовиках без особых сложностей отправили бы освобожденных товарищей далеко в горы, однако теперь этим измученным людям придется самим карабкаться по крутым горным тропам.

Я, Бьянки, Мило, Николотто и Де Люка, который был в непосредственной близости к тюрьме, наблюдая за проведением операции и следя за тем, чтобы нас не застали врасплох, обмениваемся мнениями о том, что нам нужно будет делать, если в ближайшие минуты не появится Нази. Мы сразу же отказываемся от предложения еще немного подождать в надежде, что он вскоре подъедет, и решаем начинать подъем в горы сейчас же, хотя нам ясно, что этот переход с нужной быстротой будет сделать очень трудно и что еще труднее будет обеспечить передвижение малыми группами.

Долгое время, проведенное в тюрьме, перенесенные пытки, недостаточное питание, утраченная привычка двигаться, ведь большую часть дня заключенные проводили сидя или лежа на койках, — все это подорвало здоровье и ослабило физические силы даже у молодых, а для людей старшего поколения оказалось особенно пагубным.

Итак, начинается своеобразная горная одиссея измученных, голодных и полуодетых людей. С приближением ночи холод становится все сильнее, и это тем больше ощутимо, чем выше поднимаемся мы в горы. Было трудно подгонять столь измученных людей, но нам было совершенно необходимо уйти как можно дальше от больших проезжих дорог. Кто-то предложил пропустить вперед тех, кто поздоровее, чтобы хотя бы часть отряда оказалась в наименее опасном положении. Я отказался принять такое предложение, потому что, по моему мнению, старых или больных людей, двигающихся в общем строю, поддерживает и увлекает вперед именно этот общий строй, действуют психологические факторы, которые будут утрачены. Однако приходилось опасаться, что фашисты начнут прочесывать местность в широком масштабе после такой дерзкой ночной операции.