Аскольд Шейкин - Опрокинутый рейд

Общее смятение было так велико, что командир броневого отряда — и не изменник, нет! — промчался на броневике по одной из главных улиц, по Советской, ведя пулеметную стрельбу по верхним этажам домов, и затем укатил за пределы Тамбова. Вслед за ним — и еще за сутки до вступления мамонтовцев — из города ушли почти все прочие красные части.

Было и прямое предательство.

С юга Тамбов защищали проволочные заграждения в три ряда кольев, окопы полного профиля, на огневых позициях стояли артиллерийские орудия.

Мамонтовская кавалерия знала об этих позициях и подступила к городу с запада.

Перебежал на сторону врага начальник оперативной части укрепленного района. Это же сделали, предварительно сняв с орудий замки, бывшие белые офицеры, командовавшие артиллерийским дивизионом.

Курсанты пехотной школы пытались сражаться.

Гибли не снятые с постов часовые.

Но — что было, то было.

Утром 18 августа Тамбов оказался в руках врага.

— Прекрасно! Прекрасно самым исключительным образом, — Мамонтов не говорил, торжественно рокотал. — Пр-ревосходно! Большего нельзя и желать… Прекрасно! Прекрасно!

Штаб корпуса разместился в гостинице на пересечении улиц Интернациональной и имени Карла Маркса. Сами названия этих улиц приводили Мамонтова в восторг:

— Восхитительно. Утвердились в средоточии большевизма… Был уже поздний вечер. Мамонтов прохаживался по отведенному

лично ему покою, приглядывался к тяжелым портьерам, коврам, статуям, старинной — шелк, позолота — мебели. Про себя удивлялся: «Смотрите же, сбереглось!» Наконец-то ему удалось остаться наедине с Калиновским и можно было расслабиться.

— Чудесно. Вы тоже находите? Губернский город! А если так всю Россию?.. Жаль, что Юденич успеет войти в Петроград.

— Да, да, — отвечал Калиновский. — Я с вами совершенно согласен. В отличие от Мамонтова, он чувствовал себя ошеломленным. Еще

бы вчера он сказал: «Невозможно. Так города не берут. Азбука военной тактики не позволяет». И вот позволила…

Мамонтов остановился в шаге от Калиновского, дружески улыбнулся ему, проговорил:

— Сегодняшний день был занят текущими делами. Но завтрашний — заря нового русского государства. Для нас с вами новые заботы, конечно. Отдыхайте. Уже почти полночь. Как летит время!

— До завтра, Константин Константинович, — сказал Калиновский.

— До завтра, — Мамонтов доверительно тронул его за локоть. — Мы с вами счастливые люди, не так ли?

— Ода!

— И вот что еще. Ко мне обращаются командиры дивизий. И тех, чьи полки в городе, и других. Возможно, они будутобращаться и к вам. Просят: «Надо погулять казакам. Хотя бы денек. Это в старинных традициях». Я отказал. Во-первых, вообще даже мельчайшие эксцессы сейчас нежелательны, а при этом они, увы, неизбежны. На нас глядит вся Россия. Во-вторых, и тут самое главное. Если объявить город вне закона хотя бы на какое-то время, значит, на столько же отдалить создание в нем гражданской власти, чего делать не стоит ни в коем случае. И в-третьих, едва эта власть возникнет, она-то первым своим высокоторжественным актом и должна будет возблагодарить своих освободителей. Не мы с вами, а новая власть. Уже власть. Понимаете? Щедро, но в формах, которые она сама изберет, завоевывая этим умы и сердца сограждан… На пути к Тамбову мы себе некоторые вольности позволяли. Станции Терновая, Есипово. Сколько там было захвачено, сожжено! Но тогда мы шли походным порядком. Это оправдывало. А здесь уже начинаем творить государственную политику. Так и будем считать.

Дверь за Калиновским закрылась.

Мамонтов еще раз прошелся по комнате. Никакой усталости! А позади почти сутки в седле. Впрочем, понятно: вдруг да такое! Сколько болтовни было у него за спиной! «Авантюра! Беспочвенные мечтанья! Поход без цели и средств!» И он слышал. И выдержал. Поставил по-своему. И вот уже — в губернском городе! И какой губернии! В хлебном сердце России!

Из-за портьеры выглянул личный адъютант:

— К вам Игнатий Михайлович. Бросил, не оборачиваясь:

— Да-да, пусть войдет. Начальника контрразведывательного отдела штаба корпуса полковника Родионова Мамонтов недолюбливал, был в общении с ним весьма сдержан. В самой неброской внешности этого полковника: пехотная форма, прямой пробор, русые коротко подстриженные усы, — чудился ему укор. Мол, мы, контрразведчики, во всем не такие, как прочие. По-особому скромны, непритязательны. Мамонтову виделся в этом некоторый вызов, заносчивость, в том числе и по отношению к нему лично.