Станислав Мыслиньский - Над Припятью

Зерна правды, брошенные в почву народную, должны были постепенно пустить ростки в сердцах этих простых людей, недавних партизан Армии Крайовой. Среди них был подхорунжий Лешек Жалиньский. Он слушал внимательно все, что говорилось, хотя уже знал это не только из рассказов. Его дедушка в 1863 году с оружием в руках сражался за Польшу «равенства и братства». Отец и дядя были легионерами, воевали за родину, хотя и не знали, какой она станет после победы, — матерью или мачехой будет для таких, как они. И теперь говорилось о братстве, равенстве, социальной справедливости! Вначале, как и другие, он был буквально шокирован. Потом стал задавать вопросы: об аграрной реформе, о колхозах («Разве это не одно и то же?»), о всеобщем и бесплатном обучении («Может, это только для избранных, привилегированных?»), о работе для всех («А выгода от нее? Возможно, опять для немногих?»). Он хотел узнать всю правду, чтобы решиться на совместный путь с теми, кто идет из-под Ленино. Он отдавал себе отчет в том, что присяга, связывавшая его с теми, в Лондоне, не выдерживает испытания временем. Ведь он клялся, что будет верно служить родине — Польше, бороться за ее свободу. Когда же наступит самый подходящий момент, если не теперь? Разве и впредь он должен служить тем, кто довел страну до катастрофы, кто уже готовил следующую национальную трагедию — план «Буря»? Об этом последнем он узнал только в лагере…

Но многие колебались. Вот, что они говорили в те дни, когда отдыхали после трудных партизанских боев.

— Предлагают, ребята, с ними… Ну как?

— Надо подумать.

— О чем? Гонят гитлеровцев, а у нас с ними свои счеты, разве не так?

— У меня лично, говорю вам искренне, нет возражений. Пойду с любым, кто бьет фрицев. А что потом? Это меня тревожит…

— Потом? А что должно быть?

— Наивный! Еще спрашиваешь? Будешь жить в коммуне. А это значит — общие поля и хаты, котел супа… Не помнишь, что о них писали до войны?

— А те, из Варшавы… Ну, что к нам приезжали, разве не объяснили тебе, как там? Помните беседы в лесу?..

— Кто-то говорил, что все общее… Даже жены…

— Мне это нравится. Что мне с того! Земли — псу под хвост, изба отца развалится… Я холостой, охотно воспользуюсь бабьей общиной…

— Эх, ты, паршивец, что захотел!

— И с церковью тоже неизвестно. Вроде, говорят, что не тронут, но кто их знает…

— А может ты хочешь, чтобы твои дети всю жизнь в лаптях ходили и умели считать только до ста? Слышал, что говорил капитан о новой Польше, народной? Меня, брат, это сильно за сердце взяло…

— Выучили его… Говорит, когда ему приказывают, А я вам скажу, сделают из нас семнадцатую республику. Видишь наших офицеров? Многие из них русские…

— Э, дурень, преувеличиваешь. А кого должны поставить командирами батальонов, полков или даже рот? Меня с тобой, безграмотных? Ведь мы даже читать не умеем…

— Ну хорошо! А наших?

— Каких, где здесь они? С Андерсом выехали.

— Только бы была справедливость, работа и хлеб досыта…

— Вот именно, правильно говоришь. Самое важное, чтоб наших детей никто хамами не называл, чтоб они не должны были целовать руку помещику и просить у него работу за гроши…

— Генералы обещают землю и фабрики — народу и труд без эксплуатации… А это ведь поляки, им можно верить…

— Тот, высокий, был еще полковником в рядах легионеров. Пожалуй, не обманывает…

— Ну, ты наивный! Разве мало ты слышал обещаний до войны? Теплей тебе было от этих слов, сытнее или слаще?

— Нам, хамам, много обещали…

— Ребята! Я пойду с ними, уже решил. Я верю в то, что они говорят. Только как это совместить с присягой? Мы ведь присягали на верность тем… Боюсь, как бы потом не грызла всю жизнь собственная совесть…

— Какой впечатлительный! Так, может быть, ты вернешься в лес и будешь служить тем?.. И опять тебя будут вши щекотать…

— Эти тоже захотят, чтоб мы присягали…

— Холера! Голова переполнена этими беседами, а мне кажется, что я ничуть не поумнел.

— Тебе ведь Зоей не хватает… У нее головка…

— А ну их! Что здесь делать…

Среди партизанской братии продолжались горячие споры, дискуссии и полемика. От решения этих вопросов зависела их дальнейшая жизнь. Откровенничали, спорили, советовались — громко и шепотом. Ничего удивительного в этом не было. Они в основном были людьми простыми, честными, горячими патриотами и верующими католиками. Приносили присягу. Многие из них присягали еще в рядах регулярной армии. Когда родина позвала — пошли по ее зову в огонь и дым, на смерть. Сражались мужественно, самоотверженно. Потом вступили в ряды подпольной организации. В лесах опять присягали.