Вен. Андреев - Партизанские встречи

— Это Мирон, — уверенно заявил Володька. — Жалко ему хлеб-то. А чего жалеть — отберут. Ведь, правда же?

Мы глядели вслед уходившим от скирд людям, пока они не скрылись в лощине, за которой на пригорке была видна Володькина деревня.

— Во-он там, видите вербу? — показал Володька на одиноко стоявшее суковатое, уродливое голое дерево. Оно возвышалось над окраиной деревни. — Там наша хата была. А то — липа, в садочку росла. Мы бы её и вчетвером не обхватили — вот какая! А цвела! Все пчелы с деревни слетались на неё за медом… Теперь уже не будет цвести.

— Почему же?

— А сгорела, всю начисто огнем обожгло, корка пузырями пошла. Фашисты обозлились на нас и жгли, что попало… Хату зажгли, от хаты и липа занялась… Мы её звали бабулей.

— Бабулей?

— Угу, бабулей. Ее батькина бабушка сажала, когда девочкой была… Вот сколько росла — годов, может, сто…

Малыш круто повернулся, стряхнул с себя листья, сел на них, взял в зубы мерзлую ветку и, кусая её, продолжал:

— И мама тогда же сгорела…

Мы отошли опять в глубь леса, решив закусить, пока светло. Володька есть не стал. Длинной палкой он сбивал со старого пня почерневшие опенки.

— Если бы не дядька, я ушел бы с вами, — сказал он. — Спалим вот скирды, и делать тут больше нечего. Все ребята уходят, куда глаза глядят. Петька вон, соседский мальчишка, говорит: «За фронт уйду, к нашим! Там, говорит, школы работают, учиться буду», а Егорка с Иванькой в Полтаву собираются. «В Полтаве-городе людей побольше, чем в деревне, всех не перестреляют. А наши придут — добровольцами в армию запишемся».

— А для чего же вы патроны собираете, если все уходить отсюда хотите? — спросил я.

— Да ведь дядька велит: «Пригодятся когда-нибудь». Жалко его. Что он тут без меня делать будет — слепой-то? Без очков совсем ничего не видит, даже газеты не прочитает — всё я должен…

Спустилась ночь. На востоке загорелась звезда, а вскоре высоко над лесом замерцала арка Млечного пути. Легкий ветерок шевелил листья дубняка. Володьке не терпелось.

— Пойдемте, — проговорил он. Мы вышли в поле, осмотрелись, прислушались и направились к гумну.

Скирд мы не осматривали, а просто поджигали их со всех сторон. С земли над спичкой начинал медленно струиться дымок, он колыхался, лез в горло, вызывая кашель. Потом измятая солома вспыхивала, как порох, и языки пламени начинали лизать бока широких скирд. Кверху стремительно потянулись горящие языки, через две-три минуты они сошлись над скирдами огромным конусом и взмыли в высокое звездное небо, окрасив в призрачно оранжевый цвет всю прилегающую окрестность. Мы отбежали от горящих скирд, долго стояли молча, смотрели с горечью и думали о том, что ещё нам предстоит сделать во имя Родины. Огонь шумел, огнем жгло лицо. Клубы красного дыма, изворачиваясь, медленно расходились, темнели и застилали собой просторное небо. Одна за другой пропадали звезды. Янтарные зерна пшеницы громко трещали, взрываясь и выбрасывая из скирд огненные фонтаны мелких, как пыль, сверкающих и падающих золотым дождем искр. По степи в это время прыгали уродливые красно-черные тени. Володька беспокойно прижался ко мне.

— Пускай теперь молотят! — сказал он тихо.

Я положил ему на плечо руку и, вспомнив его давешний рассказ, спросил:

— А документы у нею были?

— У офицера? — спросил Володька. — Были. И документы и письма. Мы их в бутылку положили и закопали в саду под вишней. Дядька сказал: «Когда придут наши, мы перешлем их родным». Они где-то в Сибири живут, в Сталинске.

Володька побежал вдоль канавы, собрал на земле большую охапку сухого хвороста, вернулся к одной из скирд, покрытой уже синевато-красной шапкой разгоравшегося огня, и, словно ему было мало, бросил сушняк в костер. Потом он подбежал ко мне и долго смотрел, как искры огненным вихрем вились к черному небу. Он оглянулся на меня, и я увидел в глазах мальчика две крупных горящих слезы, в которых светились отблески огня.

Перед нами лежала истерзанная, бесконечно широкая и ласковая наша земля.

Огонь ревел, изворачивался, разгорался всё шире и шире. Вот вспыхнула молотилка, и новые фонтаны огня взмыли кверху. Полнеба закрылось заревом нашей мести. Запахло краской, горевшими досками… Наступила пора уходить.

— Ну что же делать-то, Володька?

— Вот погляжу еще немножко, — сказал он, — и побегу домой, а вы пойдете, куда вам надо.

Потом он подошел ко мне и обхватил меня руками за шею… Я ничего не успел ему сказать. Он отскочил и побежал к деревне, крикнув: «Прощевайте…»