Александр Колотило - Афганистан идет за нами вслед

— Боекомплект сдетонировал… Поэтому и два взрыва… А в машине еще везли «вэвэ»…

— У них люки были закрыты… — эхом откликнулся Степанов.

— Страховались от шальной пули… Кто знал, что налетят на этот проклятый фугас… Избыточное давление… Хоть бы один люк был открыт, кто-нибудь, может, и спасся бы… Не все же, наверное, погибли от взрыва фугаса…

Перешли на левую обочину. Отброшенная взрывом метров на тридцать пять башня боевой машины из темно-зеленой стала бурой. Нагнувшись, Москвин подобрал на ходу смотровой прибор. «Пригодится», — сказал. «Для своего оптического прицела», — догадался Алексей. Показалось странным, что сапер может думать и о чем-то другом, обыденном. Около башни лежал штык. С желтой керамической рукояткой и в таких же ножнах. Степанов поднял. Чехол, обычно твердый, как камень, рассыпался в песок. А нож был цел. Сунул за голенище сапога: все-таки оружие. Повертел в руках согнутый, искареженный ствол ав-томата, обрывок пулеметной ленты. Патроны тоже деформированные, по-черневшие от взрыва. Оплавленные…

— Брось, — посоветовал Москвин. — Их теперь только в костер…

— Смотрите… — Степанов нашел у самого основания башни свернутую вчетверо открытку. — «Дембельский комплект»…

Кто служил в армии, знает: перед увольнением в запас солдаты всеми правдами и неправдами достают новенькие значки, чтобы надеть их на свои парадные кителя перед отъездом домой. У десантников комплект состоял из «Гвардии», отличника, классного специалиста, «Парашютиста-отличника» и «ВСК». «Новье, нулевой вариант, муха еще не сидела», — гордились друг перед другом. И вот один из таких комплектов на ладони у Алексея. Развернув шуршащую открытку, которая, казалось, вот-вот рассыплется в прах — так ее всю искромсало, — посмотрел на привинченные к ней значки. «Гвардия» перегнута пополам. «Отличник-парашютист» избит осколками до такой степени, что отлетели эмаль, закрутка, цифра. Знак словно перекрученный. А ведь был «нулевой вариант»… Комсомольский весь выгнут. Даже ему, самому маленькому, достался не один осколок. А сколько хозяину?! И где он теперь…

— Сохрани, — сказал майор.

Степанов молча кивнул. Он тут же завернул находку в платок и спрятал на груди. Орицер сохранит значки в качестве самой дорогой реликвии. Когда полетит в отпуск, не станет, как некоторые, дрожать на таможне за дубленки, «Шарп» или «Трайдент» и прочую дребедень. Таких вещей у него не будет. Вывезет из Афганистана только эти значки и дневниковые записи — самое ценное.

Алексей пошел к догоравшим обломкам боевой машины. Он ужаснулся силе взрыва — от БМД осталось одно днище с двигателем. Но и оно было перерезано наискось рваной трещиной. Глядя на пробоину, поймал себя на мысли о том, что никогда не подозревал о такой толщине днища… Ожидал увидеть также огромную воронку. Но и ее не нашел. В том месте, где машина наскочила на фугас, по всей вероятности он был кумулятивным, оказалась еле приметная ямка.

В десятке метров в стороне наткнулся на Володю Митрофанова. Тот лежал сбоку у дороги. Лицо и голова были целыми. Лишь темные густые и волнистые волосы опалены взрывом. Нога оторвана по самый пах. Как будто ее и не было. И ни кровинки вокруг… Алексею показалось, что голова у погибшего стала меньше… Засмотрелся в широко раскрытые глаза… Лицо товарища было спокойным. Отсутствовал даже намек на гримасу боли — смерть наступила мгновенно.

Кто-то остановился за спиной. Алексей обернулся и увидел сапера Федорова. Вместе в карты играли два дня назад. Тогда Ивановский возмущался, что Митрофанов не организовал ни одного собрания. Теперь уж он ничего и никогда не проведет…

Старший лейтенант снял каску и тоже молча уставился в лицо замполита. И вдруг сказал тихо и виновато:

— Леш… Сколько были вместе, а только сейчас заметил, что у него глаза голубые… Эх, Вовка, Вовка…

Степанов вздрогнул. Защемило сердце. Глаза… «А у моей дочки такие пушистые ресницы, что кладу на них спичку, и она держится…» Когда это было? — В феврале семьдесят седьмого…

В тот день предстояло десантирование. Начались ученья. Но разыгралась метель. Она бушевала уже вторые сутки. Командование решало: ждать летную погоду или вывозить полк в район эшелоном. Ученья на несколько часов приостановили. Степанов сидел с Алешкой Медведем и Володей Митрофановым в тесной мрачной комнатке комитета комсомола, насквозь прокуренной, и коротал время. За разговорами вспомнили о детях. Наверное, оттого, что впереди были стылые ночи зимних учений в глубоких белорусских снегах, а эта комната, по-казенному неуютная и темная, еще больше навевала тоску по домашнему очагу. Алексей молчал. У него тогда еще не было Маши. Больше говорили Медведь и Митрофанов. И вот тогда, застенчиво улыбнувшись, Володя сказал: «А у моей дочки такие пушистые ресницы…» Нет уже на свете Медведя, сегодня не стало и Митрофанова…